Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Стихи эти вполне могут пополнить ряд есенинских шедевров с деревенскими зарисовками, где щенки кудлатые заползают в хомуты, раненая лисица прячется в норе, собака плачет о щенках, а с рыжеволосым внучонком незадача — ветром выдуло маленький умок, оттого наука ему едва даётся.

Бабушка отпаивает слабоумного внучка «преполовенской водой» — освящённой в церкви во время праздника Преполовения Пятидесятницы (она считалась целебной).

А помогает учиться мальчишке Иоанн Дамаскин — святой, поэт, византийский философ.

Есть большой соблазн сделать касательно сюжета этих стихов далекоидущие обобщения; но в этой точке мы, пожалуй, остановимся.

Вспомним ещё:

Или:

Того же, 1918 года.

Или:

Можно начать привередничать, говоря, что окуни в океанах не водятся, — но здесь про другой океан, про других окуней, про иное свирепство и про иные мятежи.

Помимо всего религиозного, космического, вдохновляющего Есенин в эти дни явственно чувствует иное: будет драка — как в константиновском детстве.

Драка не с «Мережковскими» — их бояться нечего, — а куда более серьёзная.

От участия в войне Есенина уберегли большевики.

Большевики хотели мира.

Ещё в декабре 1917-го Ленин призвал все страны Антанты начать мирные переговоры, но те не откликнулись.

В том же декабре советское правительство вступило в Бресте в сепаратные переговоры с Германией.

Немцы потребовали оставить под их властью захваченные ими земли: часть Польши, Литву, Курляндию.

Одновременно украинская Центральная рада договаривалась с Германией о предоставления Украине «самоопределения» под немецким протекторатом.

Нарком иностранных дел Лев Троцкий, который вёл переговоры в Бресте, сформулировал собственную стратегию так: «Ни мира, ни войны». Он не соглашался на немецкие условия и мирный договор не подписывал, рассчитывая на то, что немцы не решатся наступать.

Тем временем красногвардейские войска, предотвращая отделение Украины, вошли в Киев.

К 10 февраля ситуация на переговорах окончательно зашла в тупик. Германская делегация выставила ультиматум. Троцкий заявил: «Мы выводим нашу армию и наш народ из войны» — и уехал в Петроград.

18 февраля, вопреки ожиданиям Троцкого, австро-венгерские войска начали наступление по всему фронту.

Киев и Петроград оказались под ударом.

21 февраля большевики призвали «организовать десятки тысяч рабочих и двинуть поголовно всю буржуазию под контролем рабочих на рытьё окопов под Петроградом».

В тот же день Есенин, вчерашний дезертир, записывается в боевую дружину левых эсеров.

Поначалу в Советском государстве была двухпартийная система: после разгона Учредительного собрания левые эсеры продолжали сотрудничать с большевиками.

Запись в боевую дружину происходила в редакции левоэсеровской газеты «Знамя труда».

В тех обстоятельствах принятый в боевую дружину через час-другой, получив винтовку, уже мог угодить на фронт.

Ну а что — на передовой Есенин бывал, бомбёжки переживал, крови видел много. Так что или пан, или пропала республика.

Большевики, понимая, что ситуация катастрофическая, запросили мира.

23 февраля был получен ответ: мир, но на более тяжёлых условиях. Немцы забирали Украину, Белоруссию, Лифляндию, Эстляндию. Польша и так уже была под ними.

Военных возможностей вернуть всё не было. Собственную армию большевики создать не успели, а царские вооружённые силы со времени Февральской революции стремительно разлагались. Глава Временного правительства Керенский сделал ставку на войну до победы. И где теперь Керенский?

3 марта 1918 года в Бресте был подписан мирный договор.

Большевики денонсируют его в том же году, в ноябре, и примутся за возврат территорий — тех, которые будут в состоянии вернуть. Но в марте многие, и не без оснований, считали случившееся предательством национальных интересов.

Левые эсеры высказались категорически против перемирия. Сразу после ратификации договора их руководство отозвало из Совнаркома своих представителей — у них было семь постов.

При этом левые эсеры остались в составе Всероссийского центрального исполнительного комитета и в руководстве ЧК.

Одновременно левые эсеры начали готовить планы военного переворота и ареста Ленина.

Едва ли Есенин мог об этом знать — в партии левых эсеров он не состоял. Но общий настрой в среде левых эсеров, безусловно, видел и чувствовал. Иванов-Разумник был фактически идеологом левых эсеров — правда, не в политической плоскости, а в идеологической.

Если неделю назад Есенин просил Зину собрать ему вещмешок на фронт, теперь нужно было определяться, с кем ему по пути — с большевиками или левыми эсерами.

Он ничего ещё не решил про большевиков, ему надо было присмотреться, прицениться: а нужны ли им поэты? нужен ли им он?

Зину, служившую в Наркомате продовольствия при наркоме Александре Цюрупе, Есенин спрашивал: «Какие они?» — как о типажах не очень ему понятных, какой-то иной формации.

Райх говорила скорее положительное: там обычные люди, и они фанатично работают; Иванов-Разумник, напротив, нещадно критиковал большевистскую политику.

Новым знакомым Есенина стал советский служащий и журналист Пётр Кузько — он бывал на заседаниях Совнаркома с участием Ленина и лично знал многих советских вождей.

«Расскажи про Ленина!» — требовал Есенин.

Кузько: «Я говорил Есенину, что выступления Ленина незабываемы, что они поражают изумительной глубиной мысли и необыкновенной силой логики. Я рассказал также Есенину о необычайной скромности Ленина и его простоте в отношениях с людьми и в своей личной жизни».

В ответ он ругал продовольственную политику большевиков и защищал «мешочников».

Кузько вдумчиво и неторопливо переубеждал Есенина.

Есенину надо было выбирать, с кем он.

Но никаких резких движений он делать не стал.

Его импульсивность и вспыльчивость — безусловно, кажущиеся. Не теряя лица, он проплывал между взаимоисключающими, казалось бы, вещами: сначала московские товарищи с их листовками и стачками, следом — фрондирующая петроградская богема, затем — «вакансия» придворного поэта и внимание царского двора.

Он держал курс, сверяясь исключительно с личным ощущением правды и справедливости.

Москву провозгласили столицей 15 марта 1918 года, но суета с переездом из Петрограда, который при очередном военном обострении могли взять немцы, началась куда раньше.