Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Особенное всё-таки время было тогда: бывшие драгуны и комдивы стремились в поэты, словно важнее и желаннее на свете ничего и быть не могло.

Поэтические книги в годы Гражданской почти не выходили — сказывались дороговизна бумаги и наличие цензурных рогаток; но эта компания скоро придумала, как выкрутиться.

Разрешений нужно было получить сразу два — в Госиздате и в Военно-революционной цензуре; её штамп «РВЦ» — «Разрешено военной цензурой» — свидетельствовал, что никаких военных тайн поэт или прозаик не разглашал.

Иногда имажинисты честно пытались визировать сборники, но чаще как-то договаривались, периодически подделывали подписи ответственных лиц или шли самым простым путём: набирали буквы «РВЦ» на обложке.

Хорошо, что об этом не знали Фриче, Блюм, Левин и Вайнштейн.

В сущности, имажинистов могли посадить за махинации.

И это была бы всего лишь одна из многих причин, по которым они могли угодить за решётку.

Бумагу имажинисты перехватывали у большевистских вождей. На ту или иную политически необходимую брошюру бумага всё-таки имелась; но здесь, будто на запах горячих пирожков, слетались имажинисты и не мытьём, так катаньем уговаривали директора типографии хотя бы часть бумаги отдать им: стихи, мил человек, важнее.

Одну из книг Кусиков исхитрится издать в типографии ОГПУ, а Есенин — в типографии поезда председателя Реввоенсовета Республики («поезда Троцкого»).

Не менее важная тема — тираж.

Разрешалось, в целях экономии бумаги, публиковать книжки тиражом не более двух-трёх тысяч; но имажинисты договаривались всё с тем же директором типографии — за рюмкой, к примеру — и публиковали свои скандальные сочинения тиражами 10, а то и 15 тысяч экземпляров. В ущерб сочинениям то Бухарина, то Зиновьева, то Льва Давидовича, а то и самого Владимира Ильича.

Шершеневич признаёт в своих воспоминаниях: «Мы с Мариенгофом были плохими издателями. Практически издавали Кусиков и Есенин».

«Типографии, где они издают, и места, где они покупают бумагу, — продолжает Шершеневич рассказ про Есенина с Кусиковым, — они всегда таили друг от друга… Есенин хитрит с улыбочкой, по-рязански. Сандро — с нарочитой любезностью, по-кавказски.

…Сандро ведёт подводу в типографию в Камергерском переулке, чтоб вывезти готовые книги. Со двора на извозчике Серёжа вывозит из типографии уже отпечатанную книгу».

Вадим и Анатолий, затаив дыхание, следили за соревнованием Рязани и Армавира.

Схожесть характеров Есенина и Кусикова должна была именно их сделать «парой» в имажинистской компании: два простолюдина с крепкой хваткой и необычайным артистизмом, они являли собой противовес Шершеневичу и Мариенгофу — поэтам явно «городским», завзятым экспериментаторам, длинноногим умникам.

Однако в силу сближения противоположностей не только Есенин сошёлся с Мариенгофом, но и Шершеневич сдружился с Кусиковым, хотя не настолько крепко.

С работы во ВЦИКе Мариенгофу пришлось уйти, Шершеневич тоже оставил своё место, и начался полноценный богемный период. Большевики ещё не объявили новую экономическую политику, но имажинисты уже начинали учиться жить по законам нэпа.

В апреле Есенин и Мариенгоф съехали с квартиры в Богословском и, не найдя себе нового жилья, мыкались где попало.

Если были деньги — снимали номер в гостинице «Европа».

Время от времени Есенин ночевал у Сандро Кусикова.

В конце апреля вдруг выяснилось, что в Москву из Орла едет Райх.

Есенину пришлось отказаться от первой имажинистской гастроли, по Украине, финалом которой должен был стать грандиозный вечер «Штурм Киева имажинистами».

На Украину поехали Мариенгоф, Шершеневич, вновь объявившийся Рюрик Ивнев — в компании их общего имажинистского приятеля Георгия Колобова, учившегося с Мариенгофом в одной пензенской гимназии, а теперь ставшего железнодорожным чиновником и имевшего в связи с этим… собственный салон-вагон.

Явившаяся Зина с одиннадцатимесячной дочкой, которую Есенин увидел впервые, была благополучно заселена во временно освободившуюся квартиру Шершеневича.

Больше ничего Есенин предложить жене не мог.

Он даже не поселился вместе с ними.

Решил в те дни сфотографироваться — но не жену с дочкой повёл в фотоателье, а запечатлел себя в компании Кусикова. Мелочь, но показательная.

Есенин в 1919 году набирается сил для имажинистского рывка. Писать как прежде он уже не хочет, а как теперь — до конца ещё не придумал.

Пробует так:

Это, конечно же, чистейший Мариенгоф, — и рифмовка, и подача, и смысл; отличная иллюстрация того, насколько сильным было влияние нового товарища.

На выступлениях той поры Есенин читает старые вещи — «Марфу Посадницу», «Инонию», «Пантократора».

Из нового станет знаменитым разве что одно четверостишие:

Местом его обнародования станут стены Страстного монастыря.

Ко времени возвращения имажинистов с гастролей компания получила грозную бумагу с требованием дать подписку, что без визы Госиздата они книг выпускать впредь не будут.

Есенин отреагировал просто:

— Если Госиздат не даёт нам печататься, давайте на стенах писать!

Неподалёку от Страстного располагался Моссовет, так что задумана была не просто хулиганская, но ещё и политическая акция — против цензуры.

В ночь на 28 мая, захватив с собой стремянку и масляные краски, на дело отправилась компания в составе восьми человек: Есенин, Мариенгоф, Шершеневич, Кусиков, Грузинов, вышеупомянутый Григорий Колобов, художник Дид Ладо — крупный человек далеко за сорок, но отлично уживавшийся с годившимися ему в сыновья имажинистами, и новый участник движения Николай Эрдман, будущий знаменитый драматург, а пока — отлично начинающий поэт.

Целую толпу возле стен монастыря тут же заметил дежурный милиционер и подошёл спросить, в чём дело.

У имажинистов хватило наглости объявить, что они выполняют приказ исполкома по улучшению революционного облика Москвы.

— Ну и хорошо, товарищи, — сказал милиционер. — Работайте.

И даже придержал лестницу, на которую первым забрался Мариенгоф.

Он читал по слогам надписи: «Гос-по-ди, о-те-лись!» — удивлялся, но сомнений не выражал.

По завершении акции Есенин пообещал милиционеру медаль за помощь в работе над убранством Москвы.