Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Их новым московским знакомым стал Яков Блюмкин — влюблённый в поэзию, амбициозный молодой человек, на пять лет моложе Есенина, сотрудник политуправления Реввоенсовета Республики. В годы Гражданской войны Блюмкин успел побывать командиром отряда Особой революционной Одесской армии, экспроприатором (организовал ограбление банка в Славянске, неподалёку от Донецка), занимал в ВЧК должность начальника отделения по борьбе с международным шпионажем и, самое известное, участвовал в убийстве немецкого посла Мирбаха с целью сорвать подписание Брестского мира. Затем скрывался от большевиков на Украине, где готовил покушение на гетмана Скоропадского, был в плену у петлюровцев, в конце концов попал в Киевскую губчека, был прощён большевиками, а эсерами заочно приговорён к ликвидации, пережил в Киеве три эсеровских покушения, получил ранение в голову и теперь объявился в Москве.

Характерно, что не поэтов тянуло к Блюмкину, прожившему к девятнадцати годам сногсшибательную жизнь, а напротив — его к ним.

Есенин и Мариенгоф относились к Блюмкину чуть иронически, но в какой-то мере знакомство с ним всё-таки льстило — больше никто из числа известных большевистских деятелей с ними не дружил.

Блюмкин, напуганный недавними покушениями, всякий вечер просил своих приятелей-имажинистов провожать его из «Кафе поэтов», где он засиживался до самого закрытия, до «Метрополя», где он жил.

Расчёт его был прост: не будут же эсеры, отлично знавшие Есенина и, наверное, слышавшие о Мариенгофе, из-за одного Блюмкина убивать всех троих!

Не зная, как ещё отблагодарить новых, таких заботливых, приятелей, Блюмкин, не без желания произвести впечатление, предложил им посмотреть на расстрелы контрреволюционеров.

Поэты отказались.

Впрочем, Блюмкин, служивший в политуправлении, никакого отношения к работе карательных органов не имел и, вполне возможно, просто бахвалился. Он вообще был невоздержан на язык.

Есенин, однако, в подпитии предложил какой-то барышне то же самое: а хочешь расстрелы посмотреть? Блюмкин нам мигом устроит.

Барышня, естественно, тоже отказалась. Но кто-то услышал — и поползла глупая сплетня, что Есенин из любопытства ходит смотреть на расстрелы. Чем чудовищнее слух, тем охотнее в него верят.

В том же июле Есенин и Мариенгоф сняли себе квартиру по адресу: Богословский переулок, дом 3.

К лету 1919 года Всероссийский союз поэтов фактически стал — с председателем Шершеневичем и членами президиума Есениным и Мариенгофом — управляться имажинистами.

Имажинисты по большей части отстаивали свои интересы, выпускали одну за другой собственные книжки, устраивали только собственные концерты и всех остальных не то что за коллег, но даже за конкурентов не считали.

В союзе собралась оппозиция и настояла на проведении общего собрания; по факту был задуман переворот, чтобы имажинистов, наконец, сбросить.

24 августа на Тверской, дом 18, было нервно и шумно. Шершеневича обвинили в диктаторских замашках, но имажинисты держались спокойно.

Невозмутимый Шершеневич доложил о проделанной работе; переголосовали — и что же?

Шершеневич сохранил за собой должность председателя Всероссийского союза поэтов (шестьюдесятью шестью голосами), Есенин был избран в президиум (тридцатью шестью голосами), Мариенгоф — да, вылетел за свою баронскую спесивость; зато вместо него появился Кусиков (58 голосов). Более того, кандидатом в члены президиума избрали Ивана Грузинова (30 голосов).

В поэтической среде деловые качества Шершеневича и Кусикова ценились выше есенинских, а Грузинов отставал ненамного.

Многие уже тогда вовсе не считали Есенина Пастушком и «ласковым иноком» — его амбициозную хватку оценивали вполне адекватно.

Больше всех — 83 голоса — получил Андрей Белый, которого имажинисты благоразумно не похоронили под рисованной могильной плитой в «Кафе поэтов». Впрочем, этот поразительно талантливый, открытый, но не очень собранный человек в любом случае не мог служить им помехой в реализации любых планов. Скорее, они могли привлечь его на свою сторону.

Есенин не желал довольствоваться сохранёнными позициями во Всероссийском союзе поэтов. Для него место в президиуме было не более чем просто местом в президиуме. И даже в Ордене имажинистов он был не главным, а только одним из четверых. В том сентябре ему приходит идея создать Ассоциацию вольнодумцев и собрать там сразу и пролетарских поэтов (в лице Михаила Герасимова), и имажинистов (Мариенгофа, Шершеневича, молодое пополнение — Матвея Ройзмана), и всяких полезных знакомых вроде издательского работника и партийца Сахарова или Колобова с его салон-вагоном, но, что характерно, совсем без крестьянских сотоварищей — зато с Блюмкиным.

Главной целью Ассоциация вольнодумцев декларировала пропаганду и распространение «творческих идей революционной мысли».

Бумагу с перепечатанным уставом Есенин подсунул Луначарскому.

Луначарский был человек опытный и отлично понял, что, если эти дружные ребята решили назвать себя Ассоциацией вольнодумцев, ожидать от них можно чего угодно, но пропаганды марксистских идей в последнюю очередь.

Ответ наркома просвещения звучал вполне либерально: «Подобные общества в Советской России в утверждениях не нуждаются. Во всяком случае, целям ассоциации я сочувствую и отдельную печать разрешаю иметь».

История эта для Есенина показательная: он хочет для вольнодумства легальной возможности (с печатью и, желательно, с материальным пособием!), собирая трудносочетаемые группы, которыми желает руководить.

Есенина имажинизм вполне устраивал как поэтическая школа, но не устраивали и собственное положение, и состояние культуры: он наблюдал, что прежнее отмирало, новое проклёвывалось с трудом; нужна была какая-то неожиданная синергия.

Большевиков — того же Блюмкина и Сахарова — он принимал в ряды и для того, чтобы показать: я ваш, я с вами, дайте зелёный свет.

В те дни произошёл забавный случай, имевший шансы закончиться трагически.

Давний знакомый Есенина Георгий Устинов, заведующий редакцией «Правды» — то есть не просто журналист, а влиятельный партиец — пригласил как-то имажинистов в гости (он жил в гостинице «Люкс» на Тверской — там же, где и Катя Эйгес).

Кусиков щипал гитарные струны, что-то выпивали. В какой-то момент Устинов сообщил, что белые, прорвав фронт, вышли на тамбовское и воронежское направления.

Художник Дид Ладо успел к тому времени напиться и, услышав новости, прокомментировал:

— Вот им по шее и накладут!

Устинов озадаченно повернулся к художнику.

Есенин поспешил исправить ситуацию:

— Не им, а нам, Ладушка.