Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

— Вот так теперь надо писать, — и читал новую свою маленькую поэму, замечательную «Исповедь хулигана»:

Иные ужасно сердились: в какую низость впала русская поэзия! А это и есть русская поэзия, в чистейшем виде.

Кому-то казалось, что всё это не всерьёз, что Есенин просто играет, издевается, паясничает, — но и эти не понимали ничего.

Всё было совершенно всерьёз.

В январе 1921 года Есенин задумал написать поэму о Емельяне Пугачёве.

Казалось бы, ему больше подходил по фактуре Разин — о нём Есенин упоминал и в том самом письме Ширяевцу, и в разговорах.

Пугачёв выдал себя за императора Петра III, подняв огромный бунт столетие спустя после разинского, в правление Екатерины Великой.

Самозванство наложило некий отпечаток на имя его и память о нём.

Так вышло, что Разин был больше укоренён в национальной песне и присказке: он себя за императора не выдавал, карты не путал.

Однако у Есенина, наверное, имелся свой резон. Разин спихивал его в готовый, цветастый лад, наподобие уже написанной к тому времени повести (на самом деле — поэме в прозе) Василия Каменского.

И вообще о Разине не написал к тому времени только ленивый, всю полянку вытоптали.

В Пугачёве чувствовалась несколько иная трагика, не такая, что ли, распевная.

И потом — Пушкин, конечно же. Пушкин осмыслял Пугачёва в «Истории Пугачёва» и в «Капитанской дочке», а в стихах нет.

Поэтому Есенину хотелось поэтически не столько продолжить, сколько иначе осмыслить тему Пугачёва, а заодно тихо, скромно встать рядом с Пушкиным: у Пушкина проза о Пугачёве, у меня стихи — вот, сравнивайте. И не только о Пугачёве — Пушкин ведь и о России бунтующей писал; так вот вам моя бунтующая Россия. У него — дворянский взгляд, у меня — крестьянский. Заявка!

Другой фигурой, которая тайно, но сильнейшим образом влекла Есенина, был Нестор Махно.

Не стоит забывать про анархический журнал «Жизнь и творчество русской молодёжи», где сотрудничали имажинисты, и связи Вадима Шершеневича в анархических кругах, за которые он угодил под арест. В воспоминаниях Шершеневич тему анархии категорически обходит; но, думается, все годы Гражданской войны она была необычайно актуальна; в конце концов, советская критика не раз и не два обвиняла имажинистов именно в «анархизме» — и тогда это было не просто обвинение вообще, а конкретное политическое обвинение.

В том очень важном письме, ещё в августе 1920 года отправленном Жене Лившиц, в котором Есенин говорил о своих сомнениях и вспоминал увиденное из окна салон-вагона соревнование жеребёнка с паровозом, были важные строки: «Конь стальной победил коня живого. И этот маленький жеребёнок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции нашей страшно походят на этого жеребёнка, тягательством живой силы с железной».

Сдаётся, что в тарантасе Есенин говорил с Лившиц и о Махно тоже, тем более что в Харькове о нём знали куда больше: Гуляйполе было там ближе, да и работала Женя в советских учреждениях, где постоянно циркулировали и сводки, и слухи. А ещё надо учитывать, что в августе 1920-го Махно совершил ряд рейдов в Харьковскую, Екатеринославскую и Полтавскую губернии, срывая земельную политику большевиков. Очень важная тема для Есенина!

Есенин видел в Махно, метавшемся между большевиками и своими анархическими убеждениями, не принявшем сторону украинского национализма, не пошедшем на контакт с поляками и заступающемся за русского мужика, фигуру показательную.

Крестьянский сын Махно — его отец служил у помещика конюхом — близок Есенину в классовом смысле. Большевики всё равно были интеллигенцией, он несколько раз наблюдал их вблизи: Ленин, Зиновьев, Бухарин, Луначарский, недосягаемый Троцкий… А Махно, невысокий, субтильный, был из того же теста, что и явившийся когда-то в Москву Есенин.

Махно, в отличие от «взрослых» большевиков, почти сверстник Есенина — всего на семь лет старше. Тогда, впрочем, была известна другая дата его рождения — отец Махно в метрике списал Нестору один год; поэтому Есенин был уверен, что разница между ними шесть лет.

Когда в 1917-м, в 22 года, Есенин решил стать поэтическим пророком новой крестьянской России, Махно в свои 29 лет решил стать её вожаком.

Вопреки сложившемуся стереотипу (о котором Есенин в 1921 году знать не мог, потому что такового ещё не существовало), Махно был начитанным и глубоко идейным человеком, более того — писал стихи.

Приговорённый к пожизненной каторге за экспроприации, он в тюрьме (цитируем самого Махно) «глотал книгу за книгой; прочёл всех русских классиков от Сумарокова до Льва Шестова, в особенности Белинского и Лермонтова, от которых… был в восторге».

Есенин об этом, конечно, не знал. Но то, что звучат именно эти имена — Белинский и Лермонтов, — которые какое-то время были ключевыми фигурами в его миропонимании, важно.

Стихов Махно Есенин тоже не читал, но, если бы познакомился с ними, пришёл бы в полный восторг:

Эти года молодые, что «ушли за водою», эта ассонансная рифма «вытер» — «ветер» — здесь же чистейший имажинизм, причём есенинского толка!

И пугачёвский крик из ещё не написанной поэмы: «…Дорогие мои, хор-рошие» — столь же легко перекликается с махновской строчкой: «Где же вы, братья мои милые?»

В марте 1917-го отпущенный из Бутырской тюрьмы Махно неделю бродил по Москве. Но Есенин тогда был то в Петрограде, то в Константинове.

Но когда Махно в другой раз приезжал в Москву, в июне — июле 1918-го, Есенин там уже был, и они могли случайно пройти мимо друг друга, два глашатая своей великой правды.

Бунин зрил в Москве 1918-го царство хама, слышал «голоса утробные, первобытные», видел азиатские хари, — а Есенин и Махно были растворены во всём этом и чувствовали себя совершенно органично. Достаточно вспомнить единственную видеозапись Есенина той поры — на открытии памятника Кольцову: какое вдохновенное и счастливое у него лицо!

В июне 1918-го, напомним, Есенин как раз знакомится с Мариенгофом и они начинают обдумывать новую поэтическую школу, которая изменит всё, работая на независимых от государства началах, но одновременно служа правде и будущему этого государства: надо только суметь объяснить это большевистским вождям. А Махно тогда же совершенно случайно встречается со Свердловым, а на следующий день и с Лениным, обсуждая, в числе прочего, как примирить его собственный анархизм и анархические стремления крестьянских масс с большевистской государственностью.