Михаил Любимов - Вариант шедевра

Локкарт просто сразил меня: «Книги, прочитанные мною за три недели в кремлевской тюрьме: Фукидид, «Воспоминания о детстве и юности» Ренана, «История папства» Ранке, «Валленштейн» Шиллера, «История Семилетней войны» Арченгольца, «История войны в России 1812 г.» Белицке, Маколей, «Путешествие с ослом» Стивенсона, «Жизнь Наполеона» Розе, Уэллс, «Против течения» Ленина и Зиновьева. В те годы я был серьезным молодым человеком». А какая прелесть его книга о виски! Хочется упиться вдрызг!

С Грэмом Грином в начале 60-х я встречался в Лондоне. Уже в 80-е, когда он жил в Ницце, я попросил своего друга, консула Сашу Иванова получить у него автограф на книге «Почетный консул». «Помню, помню, я этого Майкла! – пробормотал Грин, надписывая книгу. – Он едва не прищемил мне нос дверцей машины, когда я чуть нагнулся, чтобы помахать ему на прощанье рукой!»

«Оглянувшись в последний раз, Алиса увидела, что они засовывали его в чайник» (Л. Кэрролл).

Теперь становится понятно, почему меня настойчиво просили подтвердить приглашение, да еще в тот же день: дабы знать наверняка, ибо английская контрразведка готовила операцию, и все пошло бы насмарку, если бы я не явился.

Была у меня, правда, лыжная варежка, но я оставил ее в Москве.

«Поистине странное общество собралось на берегу: у птиц волочились перья, у зверей слипалась шкура – все промокли насквозь, вид имели обиженный и чувствовали себя весьма неуютно. Первым делом, конечно, нужно было найти способ высохнуть. Они устроили совещание по этому вопросу…» (Л. Кэрролл).

«Вот что любим мы, студенты!» Добавим к этой максиме, что не только студенты.

Невольно вспоминается анекдот. Пауза после объятий. Он (самодовольно): А вы хотели бы быть мужчиной? Она: Конечно. А вы?

Но что трагедия, измена

Для славянина,

То ерунда для джентльмена

И дворянина.

Иосиф Бродский

Шеф германской разведки Вальтер Шелленберг: «Когда я выезжал с секретной миссией за кордон, у меня был постоянный приказ иметь вставной зуб с ядом, который уничтожил бы меня за несколько секунд в случае захвата врагом. Для страховки я надевал перстень, в котором под большим голубым камнем скрывалась золотая капсула с цианистым калием». Можно только позавидовать, ведь «честный немец сам дер вег цурюк, не станет ждать, когда его попросят. Он „вальтер” достает из теплых брюк и навсегда уходит в вальтер-клозет» (И. Бродский).

Написать бы поэму «Преодоление хвоста», звучит получше, чем «В погоне за утраченным временем» или «Постижение истории».

«Она увлекла меня по направлению к кровати. Я хотел открыть занавесь, но она остановила меня: никогда еще взгляд не выражал больше страдания, печали, отчаяния. – Что с вами? – спросил я, прижимая ее к своему сердцу. – Вы дрожите?» (Дж. Казанова).

Сразу вспоминаю послевоенный «Крокодил»: «Сказал: „У вас лицо, как камея”, и потом искал в энциклопедии, что означает это слово».

Это я, Сема! Так вот откуда дядюшка Сэм!

Представляю научные споры по поводу этого определения в оперативных кругах разведки и контрразведки.

…Сей жар в крови, ширококостный хруст,

чтоб пломбы в пасти плавились от жажды

коснуться – «бюст» зачеркиваю – уст!

Иосиф Бродский

Воистину странное посольство! Если учесть, что две трети составляют наши и военные разведчики, то прелюбопытнейшее посольство!

О шифры! И крутит мозги расшифрованная запись в «Золотом жуке» Эдгара По: «Хорошее стекло в трактире епископа на чертовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут северо-северо-восток главный сук седьмая ветвь восточная сторона стрелой из левого глаза мертвой головы прямая от дерева через выстрел на пятьдесят футов».

«Мумм» я полюбил заочно, когда в студенческие годы прочитал «Фиесту» Хемингуэя, там граф в сопровождении шофера привозит корзину шампанского, взятого у приятеля барона Мумма, граф расстегивает жилет, поднимает рубашку и показывает шрамы, а потом все надираются. Всю жизнь литература играла мною как хотела.

Все мы склонны ставить себя высоко, а других считать дураками. Скорее всего, Катрин сразу увидела, что за шедеврами современной живописи и разрыванием души Т. С. Элиотом скрывается прохиндей из КГБ, нацелившийся на ее шифровальные сокровища, и развлекалась, любуясь моими эксгибициями.

Из «Руководства для агентов Чрезвычайных Комиссий»: «Если везут с собою литературу, шрифт и т. п. вещи, то первым делом надо обратить внимание на то, чтобы корзина или чемодан не бросались в глаза своей относительной тяжестью».

Кстати, мой взгляд субъективен: и американская, и английская разведка часто даже чисто официальные контакты считают агентами влияния, а посему беги иностранных посольств, осторожнее пей виски и фотографируйся, коли уж попал во вражеское гнездо, а уж жениться на иностранках противопоказано даже в наши жутко либеральные времена.

Очередная иллюзия в стиле Горбачева – ничто не могло уже спасти систему, кроме яростного закручивания гаек.

Из «Руководства для агентов Чрезвычайных Комиссий»: «На галошах не следует иметь своих истинных инициалов. Это часто дает предателям нить для разыскания лиц, фамилии которых им известны».

Боже, в кого я превратился! Тот ли это человек, который в детстве, плача у картины Репина, писал: «Толпа бурлаков устало бредет, тяжелая баржа за ними плывет, два богатея на бреге стоят и на измученных молча глядят».

«– Я человек маленький, – повторил он. – И все время думаю о филине.

– Сам ты филин! – сказал Король» (Л. Кэрролл).

«Если бы он немного подрос, – подумала Алиса, – из него бы вышел весьма неприятный ребенок. А как поросенок он очень мил!» (Л. Кэрролл).

И написал. Опасное дело, между прочим, – финал фатален: законный брак, поездка в очередную командировку и благополучный развод. Но все равно эти годы горят, как красный мак, как песнь ямщика в степи.

«О Мышь! Не знаете ли вы, как выбраться из этой лужи? Мне так надоело здесь плавать, о Мышь!» (Л. Кэрролл).

Всего лишь кондитерская, а не филиал театра «Комеди Франсез».

Спустя много лет моя физиономия приобрела привлекательность мишени, ибо уже после отставки бит я женами был по крайней мере дважды: первая – Катя вдруг взяла меня за щеку и продырявила ее ногтями, а нынешняя – Таня, вроде бы самая кроткая, после выхода из ресторана, когда по лондонской привычке я зашел во двор облегчиться, вдруг толкнула меня в помойку, куда я и рухнул, испортив французскую дубленку, – страдала потом, ведь дубленка после чистки села. «Обращайтесь со мной, как со своим рабом, – без пощады, без жалости, и я полюблю Вас за это еще более страстно… Приходите же поскорее в мехах и с хлыстом. Ваш преданнейший Захер-Мазох». Из «Исповеди» Ванды Захер-Мазох.