Елена Тришина - Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей

Я очень критичен к себе, я всегда первым думаю о себе плохо.

У меня от Миши какое-то восхищенное послевкусие. Я отчасти совсем другой человек: гораздо менее конфликтный, наверное, более стеснительный. Но я себя тоже причисляю к людям, которые живут этой профессией. И это означает, что в жертву приносится многое, что нужно беречь и что является важной стороной жизни. Я гораздо более домовитый и, наверное, благоразумный человек, хотя, возможно, тоже заблуждаюсь – кто-то из моих близких думает по-другому. Но все-таки мне до Миши в этом далеко.

Козаков был совершенно атомным человеком. Он был человек-факел.

Я мог жить в Москве без транзистора и со слов театральных завсегдатаев узнать, что, например, вчера Михаил Шемякин у себя в мастерской в Париже принял Михаила Барышникова и тот читал присутствующим стихотворение Бродского на английском языке…

Я должен сразу же оговориться, что с Козаковым, к сожалению, никогда не встречался ни в Ленинграде, ни в Москве. Да, мы люди одного круга, да, оба – ленинградцы. А сам я виделся с Михаилом Козаковым один раз в Израиле и пару раз в Нью-Йорке. Правда, я дружил и дружу с его бывшей женой Региной.

В сентябре восемьдесят девятого я вместе с коллегами-артистами приехал в Америку на гастроли. Мой старый знакомый Роберт Де Ниро пригласил нас пообедать в ресторан, кажется, на 5-й авеню. Он был одним из совладельцев этой харчевни. Другим был Михаил Барышников.

Роберт познакомил меня с петербуржцем Мишей. Нашли, как говорится, время и место увидеться друг с другом два бывших ленинградца. Итак, был этот недлинный ланч в Нью-Йорке. Говорили о театре Льва Додина, о его спектакле «Братья и сестры», которым восхищался Барышников, об Иосифе Бродском…

В Нью-Йорке мы встречались в нашем с Романом Капланом ресторане «Самовар». Козаков был с Региной. Я немного знал его по каким-то рассказам Регины, по нескольким фильмам, некоторым его интервью и записям его выступлений.

Я помню его роль в фильме «Человек-амфибия». Я никогда не присутствовал на его поэтических выступлениях, никогда его в театре не видел.

Но я знаю, что он был человеком высокой культуры. Это было понятно из разговора.

Да, у нас есть имя, которое могло бы нас объединить, – Иосиф Бродский.

Михаил постоянно забрасывал его пленками со своим чтением стихов. И Бродский, помню, говорил при этом:

– Ну вот, опять! Еще одно послание от Козакова!

Я уже давно уехал и поэтому не видел его творческого роста. Но во всех разговорах его очень ценили как личность, личность не самую обычную, с комплексами и проблемами. Но очень увлекающую своим отношением к русской литературе, к русской поэзии. Это было очевидно. Так что его встречи там со студентами, актерами были невероятно увлекательными и интересными. Мне рассказывали об этом те, кто присутствовал на его вечерах. Но всякое рассказывали. Многое зависело от его состояния в данный момент. Он был уже не совсем здоровым во всех отношениях, я думаю. Я не смею говорить об этом, потому что впрямую я этого не видел, могу судить только по рассказам очевидцев. Что же мне было вникать в это – я же человек со стороны. Не мне об этом рассуждать. У каждого есть свои причины для этих всех побед, и этих всех бед.

А в Израиле мы встречались, когда он зашел после моего спектакля за кулисы вместе со своей новой уже женой.

Мне, к сожалению, не припомнить подробно, о чем мы говорили. Но точно – о жизни. Про местную жизнь. Он рассказал о своих театральных опытах в Тель-Авиве. И он уже собирался обратно в Россию.

Во время гастролей его балета в Израиле я зашел к Барышникову за кулисы выразить свое восхищение и увидел безмерно уставшего человека в халате, небрежно накинутом на голое тело. Я знаком с балетными, сам в детстве учился недолго в хореографическом, но тогда меня просто поразили его ноги – рабочие ноги артиста балета – раздолбанные, в шрамах, со вздутыми венами и сбитыми пальцами…

Стал говорить об общих знакомых по Ленинграду. К тому времени я его видел только в некоторых отрывках по телевидению, он был мне интересен, хотя по отрывкам, естественно, очень трудно судить об актере.

Он действительно был уважаемой и почитаемой личностью.

Как познакомились мы с Мишей Козаковым, я точно не помню. Но у нас еще до совместной работы был какой-то долгий роман. Служебный. В театре где-то встречались, то он проходил какие-то пробы на фильмах, в которых я работала. Так, Геннадий Полока его не утвердил в конце восьмидесятых на главную роль в фильме «А был ли Каротин?».

И когда наступил новый период его жизни – новая жена, новые дети и новый театр, как он говорил, – сам позвонил мне:

– У меня «Русская антреприза». Мы должны сделать спектакль, о котором я мечтал всю свою жизнь.

Это был «Цветок смеющийся» Ноэля Кауарда. И меня удивило, как он серьезно разбирал эту пьесу, как внимательно подходил к исполнителям ролей, что он хотел актерски и человечески вложить в этот спектакль. Как для него важно было это, безусловно, художественное, но и в какой-то степени очень мужское высказывание. Потому что там было еще и очень личное. Ему так важно было хотя бы в спектакле с этим разобраться.

Шел 1997 год.

У него там были потрясающие актрисы – исполнительницы ролей любимых женщин героя – его самого: Светлана Немоляева, Алла Балтер, Ольга Остроумова, Нелли Пшённая.

Помню костюмы, которые мы для них сочинили: Светлана Немоляева была в клетчатом. Ольга Остроумова – в таком кристиан-диоровском пенном. Для Аллочки Балтер мы придумали розовый костюм.

Я помню сейчас, даже через двадцать лет, как Козаков-режиссер утверждал белье для каждой из актрис. Он делал это, как любовник. Но у него не было романа ни с кем из этих женщин – рядом была его молодая жена.

Он мне рассказывал не просто про женские персонажи, он рассказывал про своих женщин из реальной жизни. Бывали у него такие женщины, которые ощущались, как ожоги. Он рассказывал мне про свои ожоги. И поскольку это были времена пятидесятых-шестидесятых-семидесятых годов, я понимала, что это будет не просто режиссерский или актерский спектакль. Здесь мне очень важно было сделать спектакль Козакова-мужчины.

Там свою последнюю роль сыграла Алла Балтер. Она уже была смертельно больна. И он был с ней особенно бережным, он так ее настраивал, словно хотел подарить ей еще немного счастья. И он столько сил потратил на поддержание такого женского начала, долго репетировал с ней интимные сцены, выстраивал их взаимоотношения.