Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

Хёсс молча курил. После долгой паузы спросил:

– И как она сейчас?

– Ничего, – ответила я спокойно, – ходит в школу к внукам и рассказывает о том, почему нацизм это плохо. Как-то так…

– Это она правильно делает, – задумчиво кивнул Хёсс, видимо, решая что-то для себя. Не давая ему провалиться в раздумья, я поинтересовалась:

– Райнер, вот Беате Ниман поначалу была шокирована открытиями – она рассказывала, что даже тяжело заболела, после того как узнала, кем был ее отец. Как происходило твое погружение в жизнь деда? Понятно, что материалов было немного. Но из того, что ты видел, что-то поразило?

Хёсс долго не раздумывал:

– У меня волосы вставали дыбом, когда я прочитал у Брошата в книге, что после ареста в Польше с дедом обращались по-человечески. А ведь это были те люди, которых он уничтожал, те люди, которых он подвергал страшным мучениям. Я не мог этого представить.

Заканчивая автобиографию, за полтора месяца до собственной казни, дед Райнера написал:

«Никогда я не согласился бы на самовыражение, на раскрытие моего тайного ”Я“, если бы здесь меня не встретили с разоружающей человечностью, с пониманием, которого я ни в коем случае не мог ожидать . Благодаря этому человеческому пониманию я приложил все усилия к тому, чтобы, насколько это возможно, вскрыть суть дела . Но я прошу при использовании этих записок не предавать гласности всего, что касается моей жены, моей семьи и моих душевных порывов, моего внутреннего отчаяния .

Общественность может видеть во мне кровожадного зверя, садиста, убийцу миллионов – ведь широкие массы никак не смогут представить коменданта Освенцима другим . Но никогда они не поймут, что он тоже имел сердце, что он не был плохим .

Эти записки содержат в себе сто четырнадцать листов . Всё это я написал добровольно и без принуждения .

Райнер Хёсс, сидевший напротив меня, шумно вздохнул. – Информация была самая разная. Были, к примеру, и такие, как Форизон, один из крупнейших ученых, отрицающих Холокост. Он утверждал, что всё это неправда, что деда моего пытали, что с ним обходились в тюрьме крайне жестоко, его шантажировали, поэтому его показаниям и автобиографии нельзя верить. Так что информации было очень мало, оставалось ждать, пока появятся дополнительные, более достоверные сведения.

«Мне и в голову не приходило, что кто-то когда-нибудь привлечет меня к ответственности. Понимаете, если где-то что-то не ладится, значит, виноват тот, кому это поручено, – это в Германии само по себе разумеется. Поэтому я никогда и не думал, что когда-нибудь мне придется отвечать.

– А человеческие… – Хёсс не дал мне закончить фразы.

– Это не имеет отношения к делу. – Таков был лаконичный ответ бывшего коменданта Освенцима…

– А когда вас впервые посетила мысль, что вас отдадут под суд и повесят?

– После краха. После смерти фюрера».

Уж не знаю, к счастью ли внука коменданта Освенцима, Райнера Хёсса, за последние двадцать лет появилось огромное количество информации о его деде. Фигура Рудольфа Хёсса стала вызывать огромный интерес.

– Как-то к моей матери обратились журналисты «Шпигеля», они хотели приобрести все документы, что остались от деда, и использовать их в статье, посвященной 40- или 50-летию Холокоста, или 40-летию освобождения Освенцима. И я запретил матери делать это. Я сказал, что у меня дети, что последствия предсказать трудно. Жена моя тоже не очень радовалась такому развитию событий, прежде всего она боялась за детей. «У нас и так уже достаточно проблем из-за этого», – говорила она. Поэтому все материалы так и остались лежать в подвале нашего старого дома…

Я глубоко затянулась сигаретой под одобрительным взглядом Райнера и, набравшись решимости, спросила:

– Выходит, речь всё-таки идет о том, что потомки жертв хотят отомстить тебе и твоей семье…

Хёсс расхохотался. Громко. Но совсем не весело:

– Нет, да ты что! Никто из них не хочет мстить. Много кто из них в свое время, когда открылась вся правда о деде, меня морально очень поддержал…

– Ну допустим. – Я раздавила сигарету в круглой желто-розовой пепельнице и из заднего кармана брюк извлекла теплый, многократно сложенный листок бумаги. – Тогда слушай: «Внук коменданта Освенцима Рудольфа Хёсса предлагает израильскому мемориалу жертв Холокоста Яд Вашем вещи. Купить».

– Ясно, – закивал Райнер, – ясно, ты всё-таки читала эту дрянь…

– И увязала ее с тем, что тебя кто-то преследует…

– Отлично. – Хёсс, мне показалось, пытался сдержать улыбку. – Это ложь от первого и до последнего слова. Дурацкая статья. Но мне интересно, неужели ты им поверила? А? Ведь поверила?

Райнер напряженно улыбался и щелкал зажигалкой, играя с пламенем, так, что это стало меня немного раздражать.

– Я не знаю, чему верить. У каждого своя правда, и ты сам это хорошо понимаешь. Так что просто расскажи мне свою. Почему появилась эта статья? С чего? Говорят, дыма без огня не бывает…

Райнер положил ногу на ногу:

– Началось всё с того, что пару лет назад я имел глупость написать письмо в Яд Вашем. Дословно я написал вот что: «Так уж вышло, что у меня сохранились личные вещи деда, кое-что из подаренного ему Генрихом Гиммлером, некоторые документы, и я не знаю, что с этим делать, потому что безо всякой рекламы на них нашлись покупатели, довольно опасные люди, которые почли бы за честь иметь у себя дома что-то от коменданта Освенцима». В письме в Яд Вашем я спросил, нужны ли им эти вещи? И сказал, что в Освенцим я их отвезти не могу, потому что я, кажется, единственный на всей планете человек, которому долгие годы было отказано во входе в этот мемориальный комплекс. Моя фамилия вычеркивалась из списков – и было невозможно узнать, кто это делает и почему. И это всё читалось каким-то невысказанным упреком. Да, два с лишним миллиона человек… умертвил мой дед, но я лишь его внук, я никогда никого… Это глупо, странно…

– А что израильтяне из Яд Вашем? – напомнила я Райнеру.

– Не думаю, что люди, которые работают в Яд Вашем, хотели причинить мне вред, – вероятно, кто-то просто не так понял мое предложение. Я что, законченная свинья, чтобы просить у них деньги? Но моя фамилия дает им основания, возможно даже справедливые, чтобы предполагать это.

– Но в статье писали, что ты потерял работу и тебе нужны были деньги.

Идти – так до конца…

Было очевидно, что Райнеру неприятно мое наступление но мне важно было прояснить даже для себя, был этот факт или его не было.

– А еще там писали, что я развлекался с фон Ширахами, с которыми мы вместе решили загнать товар. Ты-то веришь, что это абсурд? Я нормальный человек, который хотел избавиться от вещей, которые вынужден сейчас прятать в банковской ячейке. А небольшую часть я пожертвовал в один немецкий музей… хотя… – Хёсс вдруг улыбнулся. – Надо признать, что я и правда потерял работу.