Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

«Риббентроп, обхватив голову руками, продолжал шепотом повторять:

– В 41-м! В 41-м! В 41-м! Боже мой! Неужели Хёсс действительно назвал 1941 год?» [О том, когда началось массовое истребление. – Т . Ф .] 98 98 Там же. С. 367. .

– А моего отца это всё не пугало… – Райнер Хёсс выглядел несколько измученным – должно быть, дело в жаре. Да и тема для беседы не из легких. – Он преспокойно, как и другие дети деда, жил в Освенциме, видел всё, что там творилось, и всем был доволен. Заключенные прислуживали ему, выполняли любой каприз, разбивали вокруг дома клумбы и сады… Конечно, после войны отцу было трудно смириться с тем, что он больше не сын человека, занимавшего не последнее место в иерархии Третьего рейха…

– Значит, получается, что после войны нацизм не умер?

– Был жив в таких людях, как мой отец, Ханс-Рудольф Хёсс. – ответил Райнер. – Он занимался продажами продукции одного крупного концерна, дослужился до начальника отдела. Нужно сказать, что у него на работе тоже была группировка из правых. В нее входили, например, бывшие офицеры бундесвера, разжалованные из-за ненадлежащего отношения к подчиненным, то бишь солдатам. Помню, там был один пожилой человек, кстати, много зарабатывал, часто рассказывал отцу, как служил в охране в одном из концлагерей. Короче, это была группа с совершенно определенными взглядами. Причем, стоит заметить, это была шведская фирма. В Швеции, в общем, всегда подходили весьма либерально к таким вопросам. Часто они организовывали встречи в Штутгарте, там присутствовала и вся атрибутика – свастики и тому подобное. Для него было очень важно, что окружающие подумают о нем. Что думают о нас – на это ему было наплевать. А для него символами успеха были белая рубашка, накрахмаленный воротничок, и не дай бог кто посмеет прикоснуться к нему! Отец всегда считал себя лучше других. Физический труд был не для него.

– Любопытно, а как он относился к церкви? Всё-таки его предки, даже Рудольф Хёсс, в детстве, были ревностными католиками. Да и тебя отец сдал в интернат при церкви. Это что-то значит?

Райнер развеселился, впрочем, было видно, что это нервное проявление:

– Думаешь, что мой отец днями и ночами пропадал в церкви? Наоборот. Он ненавидел церковь. Для него церковь, попы, как он говорил, были главным виновником того, что его отца повесили. «Они предали забвению моего отца», – так он жаловался. С чего вдруг? Почему? Я никогда не понимал. Но ответ на твой вопрос о том, был ли мой отец религиозен, лежит на поверхности.

– Ладно. А теперь можешь сказать мне, в чем дело? Чего ты боишься? – Любопытство мое меня победило. Я бы даже сказала, раздавило меня с хрустом, как какого-нибудь жука.

Хёсс взглянул на меня, как взрослый на ребенка, и тяжело вздохнул:

– Да я даже не за себя боюсь…

– Как эта история связана с мемориалом Яд Вашем? Ну что, на тебя МОССАД, что ли, охотится? Кому ты нужен?

– Есть кое-кто, кому я неожиданно стал очень нужен. – Райнер щелкал зажигалкой, чем снова тихо сводил меня с ума. – Не возражаешь, если я расскажу тебе без камеры? Только сейчас, заварю снова всем кофе… Я могу рассказать это и на камеру, точнее, обязательно это сделаю, просто ты послушай сейчас, и подкорректируешь меня… Это началось лет пять—семь назад. Я ездил по делам в Швейцарию и познакомился там с очень богатым человеком. Это был швейцарский банкир S. – Райнер произнес фамилию, которая не говорила мне ничего ровным счетом, но он резко развернулся ко мне: – Ты же не скажешь никому? Он известный человек.

– Нет, – искренне ответила я.

– В общем, этот человек, банкир, – я и сам тогда не понял, что он так ко мне прикипел, я же птица не его полета, ясное дело. Но мы как-то разговорились, понравились друг другу, и он спросил: «Ты же остаешься в Швейцарии еще на день?» Я оставался. У меня была зарезервирована гостиница. И он сказал: «У меня свой особняк, и мне будет приятно, если ты приедешь на ужин. С твоего позволения, я приглашу кое-кого из своих друзей – им будет приятно познакомиться с таким классным парнем, как ты». Ну я сказал, мол, приеду конечно. Он сказал, что пришлет за мной машину с водителем к восьми часам. И в восемь у гостиницы меня правда ждала машина.

– У вас тут всё в порядке? – нежно защебетала Анна-Мария, возникшая вдруг на балконе и недовольно морщившаяся от сигаретного дыма. Агент, о существовании которой я, к ее чести, успела подзабыть.

– Да, – в один голос сказали мы, чем вдруг насторожили пожилую фрау необычайно.

– Райнер, – сказала она, – ты поосторожнее.

– Конечно. – Он отодвинул от себя пепельницу, видно, уже просто не мог курить. – Ты же видишь, что камера сейчас не работает.

– И что дальше? – спросила я, как только настороженная Анна-Мария исчезла в проеме балкона.

Райнер нервно засмеялся.

– Вот, представь, такая картина. Стою я у двери красивого особняка. – Хёсс будто нажал невидимую кнопку звонка. – И думаю, что человек этот действительно очень богат. Мне открывают дверь. Причем открывает ее сам хозяин дома. Высовывает голову и говорит: «У меня для тебя сюрприз, проходи!» Я больше ничего не помню, кроме того, что рядом с ним стояли еще несколько человек, лиц которых я сейчас не помню, но, думаю, они тоже были «непростыми». Хуже всего, что они вскинули руки в нацистском приветствии. И были в эсэсовской форме. И этот банкир тоже. «Какой-то нелепый маскарад, издевательство, прикол?» – подумал я сначала. Потом я подумал, помню: «Стоп! Я не говорил этому человеку, кто я такой и кто мой дед. Выходит…»

– Он знал это…

Хёсс резким кивком головы дал мне понять, что я права.

– Не исключаю, что и наша бизнес-встреча была запланирована лишь потому, что он знал, кто я такой.

– Что было дальше?

– Не мог же я набить всем лицо, – заметил Райнер, мило улыбаясь, – их было много. И я спросил их, зачем всё это, потому что в такое… сама понимаешь, сразу вот так вот поверить трудно. Они хотели, чтобы я побыл с ними. Чтобы я стал… возглавил одно нацистское движение, мощнейшее, имеющее сильное влияние на юге Германии. Но оно финансируется ими из Швейцарии. Эти люди в форме СС сказали, что они почтут за честь отужинать вместе со мной, что у них множество ко мне деловых предложений, что я должен остаться и что всё очень-очень серьезно. И что им нужен я, потому что только человек с таким именем, истинный потомок своего деда, только такой человек может повести толпу за собой…

– Проще говоря, они тебе сказали…

– «Будь нашим фюрером».

– Fuck, я думала, что так не бывает… – произнесла я вслух.

– Fuck, – повторил Хёсс, – я тоже так думал.

– Но это же как в кино.

– Это жизнь, – заметил Райнер невесело, – моя жизнь.

– Вообще… как ты описываешь этих товарищей… я бы сказала, что это кучка больных клоунов с тягой к переодеваниям…