Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

– Давай я расскажу тебе одну историю. Как пример. Чтобы ты просто поняла, что это был за человек и способен ли он был хоть на какие-то чувства. Итак, мой отец не терпел длинных волос. Помню, я как-то я приехал домой из интерната, до этого долго очень не стригся, – в общем, можешь представить, как подолгу мы не виделись. На мне была американская солдатская куртка с надписью Iron Maiden – рок-группа такая была. Взял у соседа по комнате поносить. Он был с родителями в Штатах в отпуске, привез мне ковбойские сапоги. Они мне были велики, пришлось три пары носков надевать. Но я обязательно хотел показаться в этих сапогах. Джинсы. Короче, я отправился на поезде домой, вышел на главном вокзале в Штутгарте, увидел отца, побежал ему навстречу. Он взглянул на меня и сделал вид, что не заметил, и направился наверх к табачному киоску. Ну а я (мне тогда было лет 15-16) подумал: ладно, мол, я пойду к машине, отцу нужно сигарет купить. Я и не думал, что он чем-то недоволен. Стою у машины, жду, он подходит, садится, и не успел я сесть – он бьет меня кулаком в лицо. Всю дорогу мы не сказали ни слова, приезжаем домой, он заводит меня в ванную, берет ножницы матери и обрезает мне волосы, рвет куртку, выбрасывает сапоги и говорит, что если увидит меня еще хоть раз в таком виде, мне придется туго. Вот такие представления о жизни были у моего отца. Нам не разрешалось носить модные брюки, иметь длинную прическу. Нет. Мы всегда должны были отличаться от ровесников. Плакать в доме запрещалось. Проявлять эмоции – нет. «Мужчины не плачут!» Он на руки нас никогда не брал. Я не знаю, что такое отцовская любовь.

Комендант Освенцима Рудольф Хёсс, будучи человеком сверхпослушным и пунктуальным, пытался превратить детей в марионеток, какой был сам. И сын его, Ханс-Рудольф, отец Райнера, требовал от своего сына того же. Уже известно, что психические травмы предков могут передаваться по наследству детям, внукам, правнукам. Травма передается не словами, она передается неуловимым воздействием. Кстати, сдается мне, часть того, что мы называем «проклятием до седьмого колена», в некоторых случаях есть не что иное, как цепочка из звеньев, по которым передается травма, ослабляя, как правило, свое воздействие с каждым новым поколением. Для того чтобы понять, как травма передалась Райнеру Хёссу, наверное, стоило бы копнуть дальше его прабабки и прадеда, чтобы обнаружить первопричину, но, увы, такой информацией я не располагаю.

Можно попробовать вписать отношения Райнера с его отцом в контекст того, как отец коменданта Хёсса обращался с ним самим: «Я очень редко брался за воспитание, и только старших детей. Возможно, пару раз я слегка бил их, когда они становились невыносимыми. Для наказания детей никогда не было причин, они всегда были хорошими и хорошо себя вели. Моя жена… она любила их, но, обучая и воспитывая, научила их слушаться немедленно» 99 99 Гилберт. Дневник. С. 449. .

Отец будущего коменданта Освенцима, Рудольфа Хёсса, прадед Райнера, был «самым настоящим ханжой, очень строгим и фанатичным… И всё мое воспитание было подчинено одной идее – сделать из меня пастора. Меня без конца заставляли молиться и ходить в церковь; за малейшие провинности на меня налагали епитимьи – я должен был молиться в качестве наказания… Отец был для меня чем-то вроде высшего существа, до которого мне ни за что не дотянуться. Вот я и замкнулся в себе – и никогда не мог никому открыться. Мне кажется, всё дело в этом ханжеском воспитании, оно виновато в том, что я вырос замкнутым… а потом на смену религии пришла нацистская пропаганда» 100 100 Там же. С. 348. .

Свидетельства сына Рудольфа Хёсса, Ханса-Рудольфа, у нас нет. Но по тому, что обрисовал нам Райнер, можно сделать вывод, что его родитель скопировал манеру поведения со своего отца, который, скорее всего, перенял ее от своего отца, а тот позаимствовал ее у своего предка.

– Мне кажется, мой дед в первую очередь стал жертвой своего отца. Что-то такое произошло в его жизни, что развернуло его разум в сторону радикализма, хотя сейчас можно сказать, что радикализм проповедовал и его отец. В Израиле есть один историк, который занимался поисками информации о моем деде. Представьте только, в 16 лет уже четыре ранения – пулевое в бедро, пулевое в плечо, одна пуля осталась в теле. Какой след это всё должно было в нем оставить? Насилие порождает только насилие, а не добро или, скажем, любовь к ближнему. В мемуарах он прямо пишет о том, что его чувства притупились. Он не мог подолгу играть со своими детьми. Это видно по моему отцу, который тоже не умел толком обращаться с нами. Для него мы были попросту продуктом его мимолетного увлечения моей матерью. А в остальном – дети плачут, дети не слушаются, детям надо то, надо это. Мы ему были не нужны. Он не умел с нами обращаться. У него были свои правила, мы должны были их соблюдать.

Вероятно, подумалось мне, и сам Райнер Хёсс – бомба с замедленным часовым механизмом, потому что просто взять и растворить травму в себе невозможно. В чем и как она проявляется? Или еще только проступит стигматами? Я подумала, что ответа на этот вопрос не найти, а Райнер вдруг сказал:

– Отец был убежденным нацистом, как и моя бабушка. Из-за этого давления отца, из-за развода родителей я пытался покончить жизнь самоубийством в интернате.

– Ну-у-у… – Когда не знаешь, что сказать, чувствуешь себя глупо. Еще глупее чувствуешь себя, когда ляпаешь глупость: – Подростковый возраст…

– Дважды, – как-то истерично хохотнул Райнер.

Мне тоже захотелось смеяться – видимо, нервное.

– Это ведь прошлое…

– Три сердечных приступа…

– Ты слишком близко к сердцу это принимаешь…

– Прогрессирующая астма…

– И ты куришь?..

Райнер встал со стула и потянулся:

– Отличная идея. Пошли. У нас перерыв.

Я внимательно посмотрела на него: загорелый, подтянутый, стройный, с огромными яркими глазами, оттопыренными ушами, которые от солнечных лучей, пронизывающих их, казались красными. Хёсс заскочил на кухню и вынес огромное блюдо с фруктами, поставил на барную стойку, перед Сергеем, оператором и Анной-Марией – сам же шустро цапнул ветку зеленого винограда, которую уложил на салфетку и унес на балконный столик, пододвинув ко мне: «Будем заедать».

– Тебе снятся кошмары? Твой дед говорил, что у него никогда не было кошмаров.

– Угу. – Хёсс прикурил. – А мне снятся постоянно – и это раздражает. Потому что, по идее, мне они сниться не должны. Я никого не убивал.

– А астма твоя – это психосоматика?

– Не знаю.

– Ну она же перманентная?

– Скорее да. У тебя так бывает?

– Бывает, – ответила я. Он протянул зажигалку к моей сигарете, я затянулась. – Просыпаешься ночью от того, что ползаешь на коленях и пытаешься начать дышать, но не помнишь как.