Татьяна Фрейденссон - Дети Третьего рейха [litres]

И теперь мы вернулись к вопросу его противостояния неонацистам.

– Противостою ли я им идеологически? – начал Райнер. – Сама посуди: дед мой – он преступник, и ему еще повезло, что он так легко отделался – его всего лишь повесили. Я уже много раз говорил, скажу еще раз, хотя знаю, что опять вызову гневные отклики. Если бы я жил тогда, то можно было бы сэкономить на веревке. Без сомнения. Я бы убил его своими руками. Потому что его злодеяния легли невыносимым грузом на семью, которая вынуждена нести это бремя. Может быть, моя задача, мой крест как раз и заключается в том, чтобы скинуть этот груз, чтобы моим детям это не доставило столько страданий, как мне. Я показываю им, что не имею ничего общего с этими людьми, неонацистами, и не хочу иметь, что я презираю то, что они делают. И что государство обязано говорить об этом не только на уроках истории, которые, кстати, постоянно сокращают, оно обязано говорить об этом со всеми. Ведь это наш народ, наша история, какая бы она ни была и по каким бы причинам всё это ни происходило. Но надо, чтобы все на сто процентов понимали, что и как происходило. Ну и, конечно, профилактика. Государство должно более жестко действовать, хотя бы в интересах своих собственных детей. Ведь для этих неонацистских типов нет ничего святого, они выясняют, где ты живешь, с кем общаешься, тем более сейчас это легко. Мы, разумеется, стараемся не облегчать им жизнь. Но, с другой стороны, тот факт, что у нас нет такой защиты, как у них, мешает нам выступать в полную силу. И я прячусь…

– Выглядит так, словно ты зовешь народ на баррикады, – заметила я, когда Хёсс выдохнул после своей эмоциональной речи.

– Один друг мой как-то сказал: «Это сегодня ты как бы представляешь сторону военных преступников в силу происхождения, а лет через десять тебя уже можно будет сравнивать со Штауффенбергом, организовавшим покушение на Гитлера». Ну это шутка, конечно. А если задуматься серьезно: что будет с этими людьми через десять лет? Как население, страна будет справляться с этим, а ведь следующая волна будет еще более радикальной?!

– Секунду, Райнер. – Он замер на стуле. – Правильно ли я понимаю? Во-первых, между «быть фюрером» и «быть Штауффенбергом» ты выбираешь…

– Штауффенберга, – ответил Хёсс.

– Но ты знаешь, как закончил Штауффенберг? – уточнила я осторожно, думая о том, что это довольно амбициозное заявление со стороны Райнера: значит ли это, что он постепенно втягивается в состояние войны с неонацистами и когда-нибудь выступит против них открыто, решив назвать некоторые имена?

– Лучше так, как Штауффенберг, – нервно рассмеялся Хёсс.

– И второе: ты, значит, полагаешь, что через десять лет радикальные настроения усилятся?

– Однозначно.

– И нацистская партия пройдет в парламент? – предположила я.

– Ну а что? Такое уже бывало в тридцатые, – хмыкнул Хёсс, – к тому же называться можно и не НСДАП.

– Судя по всему, на это им мозгов пока не хватит, раз лидерами они хотят сделать потомков тех, кто имел должности в рейхе.

– Только не считай их идиотами. – Хёсс поднял вверх указательный палец. Он был серьезен. – Это большая ошибка. Они занимаются популизмом для привлечения молодежи, которая интересуется Третьим рейхом. И эта молодежь клюет на известные имена.

– У меня в голове не укладывается, что такое происходит в Германии, – посетовала я.

– А в России, хочешь сказать, всё в порядке с этим?

– Нет, – призналась я, – не в порядке, к сожалению. Просто мне казалось, что это массовое раскаяние и самобичевание немцев, что оно настолько всеобъемлюще, что уже не возродится ничего похожего на немецкий национал-социализм. А ты вот рассказывал, что твой отец, как был, так и остался нацистом, и это тоже никак не укладывается в рамки моего понимания. Значит, после войны он, с такими же, как сам, работал в компании. А ты воспитывался в интернате – при живых родителях?

Хёсс натужно улыбнулся.

– Именно. И ты никогда не поверишь, что послужило катализатором того, что отец вынудил меня отправиться в интернат. Сейчас очень удивишься… Вот одна история, свидетельствующая о мировоззрении моего отца. У меня был друг, живший по соседству. Мне тогда было десять лет. Родители друга были евреями. Его дедушка с бабушкой и другие родственники погибли в Освенциме. И когда мой отец узнал, что мой друг из еврейской семьи, он заявил, что если тот хоть раз еще зайдет к нам во двор, то он повесит на забор табличку с надписью «Евреям вход воспрещен». Отец так и сказал матери и нам, детям, чтобы в его доме евреи не появлялись…

– Ну это противозаконно, – сказала я и сама обалдела от того, что произнесла. Можно подумать, все вокруг только и делают, что соблюдают законы. – А что это были за люди?

– Нормальная, хорошая семья. Глава семьи был директором большого предприятия. В семье было трое детей – две девочки и мальчик. У меня с ними были прекрасные отношения, мы всё делили, гуляли вместе, дружили по-настоящему. До того момента, когда отец узнал, что они евреи. Причем их родители очень хорошо ко мне относились, они знали, кто я такой, знали, кто мой отец, кто мой дед, знали историю моей семьи, но никогда не показывали этого. Они никогда не относились ко мне негативно только из-за моей фамилии. Рассказывали мне про еврейские праздники, объяснили, что такое Йом-Кипур, я часто бывал у них в семье. Но мой отец запрещал мне дружить с ними. Поэтому я мог общаться с ними, только когда отец был в командировке или на работе, по-другому не получалось.

– Выходит, ты игнорировал запреты отца?

– Скажем так: я просто не понимал причин этого запрета. Мои друзья вели себя очень прилично, с родителями моими были вежливы, не дерзили. Это были воспитанные дети. А он всё равно запрещал с ними водиться. Конечно, начнешь ненавидеть отца. Он запрещает тебе водиться с друзьями непонятно по каким причинам. Почему? Если бы они давали повод для этого, воровали, например. Тогда бы еще можно было понять. Но я не понимал. Эту семью просто не в чем было упрекнуть. Кроме того, что они, как оказалось, евреи. Причем те евреи, как отец как-то сказал бабушке, «которым удалось избежать газовой камеры». Те, которых дед не сжег. Эти слова отца еще раз подтверждают, что все родственники деда знали, чем он занимался.

– Выходит, твоя дружба с этими детьми не закончилась, вопреки отцу?

– Нет. – Хёсс взъерошил себе волосы. – Дружба на этом не закончилась, и это было одной из причин того, что меня отдали в интернат. Я думаю, что был не тем сыном, которого хотел отец. Я не был тем, кто слепо подчиняется воле отца, тем более когда речь шла о друзьях. Временами приходилось очень трудно…

– А как складывались твои отношения с отцом, когда тебя отправили в интернат?