Александр Ширвиндт - Опережая некролог [litres]

Тогда решили выпустить Александра Иванова, не сообразив, что прошло уже какое-то время с начала концерта и что Александр Александрович случайно оказался сидящим под огромным горячим осветительным прибором, и не подозревая, что он перед этим шоу для храбрости принял на впалую грудь грамм сто пятьдесят коньяку. Веселовский с ужасом обнаружил, что Александр Александрович под софитом дозрел. Иванов со своей несгибаемой статью вышел к микрофону, схватился за стойку и скомандовал: «Стоять!» Не буду вас мучить подробным рассказом о дальнейшем течении этого юмористического вечера, скажу только, что в эстрадной карьере клуба настал большой перерыв.

Чтобы, не дай бог, не возникло впечатления, что Саша был алкоголиком, скажу: он пил действительно профессионально, но редкими наплывами. А в остальное время он занимался ставшей сегодня уже классической передачей «Вокруг смеха» и писал язвительные, но необыкновенно тонкие и меткие пародии. Причем не только поэтические, но и прозаические тоже. А чтобы закончить с алкоголизмом и нашей дружбой, вынужден вспомнить один Сашкин стишок, посвященный его визиту к нам домой.*

* Александр Иванов

(в гостях у Ширвиндта)

Чтобы не повторяться, напоминаю вам об отношениях Иванова с закуской.

Обоим Ширвиндтам – таким любимым, что нет сил.

Милому моему

сердцу и уму

Шуре Ширвиндту.

У Виктории Токаревой есть рассказ «День без вранья». Я подумал, хорошо бы, если бы был день без «надо». Надо – это крест. Я всю жизнь завидую людям, которые опаздывают и считают, что никому ничего не должны. Я не могу опоздать. И если делать вид, что это не порок, а достоинство, то это еще более подозрительно. Поэтому пишу, почти как манифест: ни за что не отвечать и всюду опаздывать – не безнравственность, а прекрасная жизненная позиция.

Виктория Токарева высказалась обо мне не только в автографах.*

* Я с Ширвиндтом не знакома. Но несколько раз говорила по телефону с его мамой. Она была изумительной женщиной, очень умной и проницательной. Мы с ней стали общаться в последние годы ее жизни, и постепенно я поняла, что Шурик весь в нее. Когда мои книги стали публиковать, она меня прочитала. У нее была девушка, которая читала ей, потому что сама она уже почти не видела, но без книг не могла. И вот мама Александра Анатольевича мне как-то сказала: «Я всех читаю по диагонали, а вас прочитала всю целиком. Деточка, у вас совсем нет графоманства. Давайте я свяжу вам бобочку.

Обычно все-таки писатели как личности никакого отношения к своему творчеству не имеют. Токарева написала «День без вранья» и при этом вспомнила о моей маме и тоже не наврала, что вообще для писателей и творческих работников исключение. Как правило, если человек не врет в творчестве, он круглые сутки врет в жизни. И наоборот. А здесь совпало. Мама действительно вязала всем этакие кольчужки. Единственное, что Токарева наврала, что она со мной не знакома. Если она со мной не знакома, то с кем она знакома? При случае спрошу. Если познакомлюсь.

Дорогим Шурику и Наташе Ширвиндтам на добрую память о моем с Мариной отце, проф. Иване

Владимировиче Цветаеве, основателе Музея изящных, ныне изобразительных, искусств на Волхонке.

Дорогим Шурику и Наташе Ширвиндтам – с любовью мои три повести из разных лет моей жизни.

Анастасия была удивительной дамой. Она дружила с моей мамой. Приходила сухонькая, маленькая, в платочке. Снимала его, под ним был второй. Снимала второй, там был третий. Когда все 42 платочка были сняты и она оголялась, то садилась около матери и они ворковали. Она всегда приезжала к нам на трамвае. Жила она около трех вокзалов и какими-то сложными путями добиралась до нас. Так как последний раз на трамвае я ездил 85 лет назад, то точно этого маршрута не знаю. Я встречал ее в дверях. А назад вез ее уже я, но не на трамвае, а на каком-то автомобиле – не помню, какая жуть в тот период была у меня. Когда она выходила из подъезда со мной и подходила к этой жути, будь то «Победа» или «Волга» – грязная, страшная, она прежде всего это транспортное средство крестила. То ли она прощалась с собой, со мной и с транспортным средством, то ли хотела как-то облагородить его. И я вез ее по тем же трамвайным путям обратно к трем вокзалам.

Когда Анастасия долго не видела мать, а мать по-прежнему не видела Анастасию, они переписывались.*

* Почтовая карточка

Ширвиндт Р.С. от Цветаевой А.И.,

Эстония, Кясму

Дорогая моя Раенька!

Сегодня, 22/VI, – самый долгий день в году. Погода чудная. Эстония благоухает массивами сирени, местами высотой в 3 этажа, цветут и осыпаются белым ковром яблони, но в лесах обнаружен энцефалитный клещ – и все в большом огорчении… Я тут 19-й год, еще с 10-летней Олей была, а теперь Олин старший сын идет в школу, но, должно быть, более не придется ездить, заведомо зная про такую напасть… Сердцем с тобой я, моя милая, сижу рядом и держу твою лапочку, и целую ее, долготерпеливую… Храни тебя Бог!

Твоя верная Ася Цветаева

Привет твоим!

1985

Она была очень благостная. Цельность и благостность вроде бы несовместные вещи. С одной стороны, в ней всегда было непротивленчество, а с другой стороны – необыкновенный внутренний волевой и смысловой штырь. Недаром она так долго прожила и так была непохожа на свою сестру.

Беллочка, кажется, единственная из моих друзей, даря свои произведения – великую поэзию, в отличие от писанины графоманов-режиссеров и артистов, – сопровождала литературу вещественными доказательствами любви. Расшифровываю ее послание: «стеклянный шарик» – это был почти ювелирный кулон в виде земного шара, а халат – настоящий узбекский стеганый кустарный, который я сейчас донашиваю.