Рональд Рейган - Жизнь по-американски

Одни из первых статистических данных, которые я как президент узнал, поразили меня своим хладнокровием. Я никогда их не забуду; как заявлял Пентагон, по крайней мере 150 миллионов американцев будут уничтожены в ядерной войне с Советским Союзом, даже если мы "победим".

Я не мог представить, какова будет жизнь американцев, переживших такую войну. Планета окажется настолько заражена, что выжившим просто негде будет жить.

Даже если ядерная война не вызовет исчезновения человечества, она, несомненно, означает конец цивилизации в нашем понимании.

В ядерной войне не может быть победителей. Пока существует ядерное оружие, всегда сохраняется риск его применения, и, если будет сделан первый выстрел, никто не сможет сказать, к чему он приведет.

Поэтому моей мечтой стал мир без ядерного оружия. Некоторые из моих советников, включая Пентагон, не разделяли этой мечты. Они не видели возможности реализовать ее. Они заявляли, что мир, свободный от ядерного оружия, недостижим и, даже если это случится, будет опасен для нас; некоторые провозглашали неизбежность ядерной войны и говорили о необходимости готовиться к этой реалии. Они постоянно обсуждали на своем мрачном жаргоне "доставляемый вес" и "смертельный уровень", как будто говорили о бейсбольном матче. Но за восемь лет, пока я был президентом, я ни разу не забывал свою мечту о мире, свободном от ядерного оружия.

Поскольку я знал, что освобождение мира от ядерного оружия будет долгой и трудной задачей, у меня появилась еще одна мечта: создать защиту от ядерных ракет, чтобы от политики взаимного гарантированного уничтожения мы могли перейти к политике взаимного гарантированного выживания.

Моя самая большая мечта — чтобы когда-нибудь наши дети и внуки смогли жить в мире, свободном от постоянной угрозы ядерной войны.

В течение моего первого года на посту президента мы возобновили переговоры по вооружениям с русскими в Женеве, однако не добились очевидного прогресса из-за отказа СССР прекратить подрывные действия против демократических правительств, из-за продолжавшейся агрессии в Афганистане и силового давления на Польшу, а также из-за противодействия "нулевому варианту", который я выдвинул в ноябре 1981 года с целью ликвидации ракет средней дальности в Европе. Я рассматривал "нулевой вариант" в качестве первого шага к фактической ликвидации всех ядерных вооружений на земле; Советский Союз рассматривал его лишь как попытку уменьшить его огромное превосходство в ядерных ракетах в Европе.

Когда Россия отказалась убрать ракеты "СС-20", направленные на европейские города, мы заявили, что осенью 1983 года приступаем к выполнению планов НАТО по развертыванию ракет "Першинг-П" и крылатых ракет, которые должны противостоять "СС-20".

Хотя мы ввели экономические санкции против польского правительства, а Советский Союз продолжал оказывать жесткое силовое давление на Польшу, наши европейские союзники, более заинтересованные в торговых связях с Восточной Европой, отчасти не поддержали нас, поэтому санкции не были такими эффективными, как я рассчитывал. Это вызвало временное и сейчас уже окончательно забытое напряжение среди западных стран. Мы продолжали усиливать санкции в одиночку, хотя в начале 1982 года я записал в своем дневнике: "Горькая правда такова, что в одиночку мы не можем воздействовать на Советы в должной степени. Советы, однако, будут встревожены очевидной неудачей их попытки расколоть нас и наших союзников".

Через несколько дней после того, как я записал эти слова, в Белом доме состоялся ужин, на котором, наряду с другими членами дипломатического корпуса в Вашингтоне, присутствовали давно находящийся на должности посла СССР в США Анатолий Добрынин и его супруга. "Все, что мы о них слышали, совершенно правильно — это во всех отношениях приятная чета, — писал я. — Настолько приятная, что удивляюсь, как они могут уживаться с советской системой. По правде говоря, он и его жена — чрезвычайно приятные люди, которые вот уже сорок лет как женаты и очень любят друг друга".

Добрынин, несомненно, был преданным коммунистом. Но он очень нравился мне как человек, я хотел спросить его, нет ли у народов Америки и Советского Союза возможности уменьшить то взаимное недоверие, которое привело нас к ядерной пропасти.

Этот ужин для дипломатического корпуса состоялся на следующий день после того, как я провел брифинг по поводу впечатляющего наращивания советских вооруженных сил, которое поражало меня своим размахом, стоимостью, продолжительностью и опасностью для нашей страны. Производство одних лишь межконтинентальных ракет было ошеломляющим. Несколько дней спустя я провел другой брифинг, на этот раз о советской экономике. Последние данные еще раз доказывали, что она находится в плачевном состоянии, даже если бы я не был в колледже отличником по экономике, мне все равно было бы ясно, что коммунизм обречен на экономический крах. Ситуация была настолько плоха, что если бы западные страны все вместе решили прекратить предоставление кредитов, то эта система была бы поставлена на колени. И как только Советы могли себе позволить такое наращивание военной мощи? "Может быть, — говорил я себе в марте 1982 года, — Америка должна подумать, не пришло ли время прекратить открытую конфронтацию с русскими и не стоит ли предложить им все, что мы можем для них сделать, если они прекратят бесчинства и решат присоединиться к цивилизованному миру?.."

Весной 1982 года, выступая на встрече выпускников в честь пятидесятилетия выпуска моего курса в колледже "Юрика", я снова пригласил Советы к переговорам по сокращению стратегических вооружений, которые мы покинули после введения Советами военного положения в Польше. В то же время в своих выступлениях в Организации Объединенных Наций и в других местах я обязательно со всей откровенностью излагал свои мысли о советском экспансионизме. Я хотел напомнить Леониду Брежневу, что мы видим устремления Советов и не собираемся стоять в стороне и ждать, в то время как они рвутся к мировому господству. Я также дал понять, что Соединенные Штаты намерены поддерживать народы, борющиеся за свою свободу против коммунизма где бы то ни было, — позднее эту политику некоторые обозреватели назвали доктриной Рейгана. Я считал, что должен говорить правду, а не изэитые фразы, даже несмотря на то, что многим либералам и некоторым высокопоставленным чиновникам государственного департамента иногда не нравились мои слова. Некоторые конгрессмены и журналисты объявили, что я решил втянуть страну в ядерную войну с Советами.

Мои оппоненты в конгрессе сначала осторожно, а затем и открыто стали выступать против выделения средств, необходимых для переоснащения наших вооруженных сил. В то же время под воздействием аналогичного движения в Европе, инспирированного Москвой, многие добропорядочные американцы (а также некоторые, движимые исключительно симпатиями к противной стороне) стали выходить на улицы с требованиями немедленного замораживания разработки и развертывания ядерного вооружения.