Рональд Рейган - Жизнь по-американски

Через неделю после выхода из больницы я написал первый проект письма Брежневу, еще не будучи уверен, что отправлю его, но мне хотелось изложить свои мысли.

До покушения я склонялся к тому, чтобы снять эмбарго на поставки зерна, введенное администрацией Картера. Нашим фермерам оно наносило больший ущерб, чем русским. Я не хотел идти на уступки Советам без взаимности, но понимал, что мы можем снять эмбарго, указав при этом, что искренне хотим улучшения американо-советских отношений. Это также продемонстрировало бы нашим союзникам, что, являясь лидером свободного мира, мы хотим взять инициативу в попытке уменьшить напряженность, порожденную "холодной войной".

Александр Хейг хотел сесть с русскими за стол переговоров по контролю над вооружениями как можно быстрее, но был против встречи в верхах в ближайшее время. Отчасти это объяснялось обеспокоенностью положением в Западной Германии и европейских странах, где в политических кругах нарастали настроения в пользу одностороннего разоружения. Он возражал против каких-либо примирительных шагов по отношению к русским до тех пор, пока они в свою очередь не представят доказательства своих миролюбивых намерений. И поэтому он был против снятия эмбарго на поставки зерна, говоря, что это будет неправильно истолковано русскими. Я понимал его позицию и чувствовал, что он в чем-то прав.

Когда я сообщил Хейгу о намерении лично написать Брежневу, он выразил недовольство, что проект составляю я. Если я собираюсь направить письмо, сказал он, то его может написать госдепартамент.

Вероятно, я впервые столкнулся с тем, когда Хейг не хотел вмешательства в международные дела не только со стороны других членов кабинета и сотрудников Белого дома. Через год мне предстояло узнать, что он не хочет, чтобы даже я как президент участвовал в формировании основных направлений внешней политики: он считал это своей прерогативой. Он не хотел проводить внешнюю политику президента, а хотел формулировать и проводить ее сам.

Я восхищался Хейгом и уважал его прошлую деятельность на посту командующего объединенными силами НАТО, поэтому, учитывая его опыт работы в Вашингтоне при администрации Никсона, пригласил его на должность госсекретаря. Но он проявлял жесткость и агрессивность, защищая свой статус и сферу деятельности от постороннего вмешательства, из-за чего внутри администрации возникали определенные проблемы. В день покушения на меня Джорджа Буша не было в городе, и Хейг незамедлительно прибыл в Белый дом, заявив, что ответственность за страну ложится на него. Мне рассказали, что даже после того, как вернулся вице-президент, он продолжал утверждать, что он, а не Джордж должен принять руководство. Тогда я ничего не знал о происходящем, но позже узнал, что остальные члены кабинета были просто возмущены. Они говорили, что он вел себя так, будто имел право сидеть в Овальном кабинете, и считал, что по конституции имеет право принять на себя руководство, — такая позиция не имеет никакого правового обоснования.

Во всяком случае, я сказал Хейгу, что, несмотря на его возражения, хочу снять эмбарго на пшеницу и собираюсь направить личное письмо Брежневу просто как человеку; помимо этого, будет и официальное письмо, сообщающее, что, снимая эмбарго, Соединенные Штаты будут строить свои отношения с Советским Союзом с позиций реализма. Государственный департамент забрал проект письма и переписал его, изложив некоторые мои личные мысли официальным дипломатическим языком, что сделало его более обезличенным, чем мне хотелось. Мне не понравилось это, поэтому я отредактировал их проект и отправил письмо в основном в том виде, в каком оно было написано первоначально. 24 апреля 1981 года Брежневу было направлено от меня два письма. В официальном письме я задавал вопрос относительно "постоянного и широкомасштабного военного наращивания, происходящего в СССР в течение последних пятнадцати лет, наращивания, которое, с нашей точки зрения, превосходит требования чисто оборонительного характера и поэтому вызывает опасения, что оно направлено на достижение военного превосходства". Уведомляя его о том, что в дальнейшем мы не намерены мириться с так называемой доктриной Брежнева, я подверг критике "заявления, неоднократно повторяемые советскими ответственными официальными лицами, из которых следует, что политическая, социальная и экономическая система страны дает Советскому Союзу право, более того, обязывает его сохранять определенную форму правления. Считаю своим долгом со всей ответственностью заявить — и подчеркиваю это, — что Соединенные Штаты отказываются принять подобные декларации как противоречащие Уставу Организации Объединенных Наций и другим международным документам. Утверждения об особых "правах", как бы они ни определялись, не могут быть использованы для ущемления суверенных прав какой-либо страны устанавливать собственные политические, экономические и социальные институты".

Упоминая возможную американо-советскую встречу в верхах, я сказал, что ей должны предшествовать "тщательная подготовка и благоприятный международный климат. Думаю, что такие условия в данный момент отсутствуют, и поэтому я предпочел бы отложить такую важную встречу на более поздний срок".

Вот текст письма, написанного от руки, которое я также отослал в Москву:

"Господин Президент, в то время как я пишу это письмо, вспоминаю нашу встречу на Сан-Клементе десять лет назад. Тогда я был губернатором Калифорнии, а Вы проводили ряд встреч с Президентом Никсоном. Они приковали к себе внимание всего мира. Никогда мир и чувства доброй воли между людьми не были так близки.

Во время нашей встречи я спросил Вас, знаете ли Вы, что надежды и чаяния людей всего мира зависят от решений, которые будут достигнуты в результате переговоров.

Взяв мою руку в свою, Вы заверили меня, что знаете об этом и всей душой и помыслами стремитесь оправдать эти надежды и чаяния.

Люди всего мира по-прежнему надеются на это. Действительно, все люди, несмотря на разный цвет кожи и национальность, имеют очень много общего. Они хотят с чувством собственного достоинства быть хозяевами своей судьбы. Они хотят трудиться и торговать по своему выбору и получать по заслугам. Они хотят мирно растить детей, не причиняя никому страданий и не страдая сами. Правительство существует для того, чтобы помогать им в этом, а не наоборот. Если люди не способны управлять самими собой, как некоторые хотят это представить, то где же среди них можно найти таких, которые способны управлять другими?

Возможно ли допустить, чтобы идеологические, политические и экономические взгляды и политика правительств заслонили от нас реальные, каждодневные проблемы народов? Будет ли обычная советская семья жить лучше или даже знать, что она живет лучше оттого, что Советский Союз навязал народу Афганистана правительство по своему выбору? Разве народу Кубы живется лучше оттого, что кубинские военные диктуют, кто должен управлять народом Анголы?