Сергей Сухопаров - Судьба будетлянина

К трудностям сугубо бытовым примешивалась и вполне реальная угроза быть лишённым членства в постсталинском уже Союзе советских писателей со всем вытекающим отсюда для старика Кручёных. Так. 26 марта 1953 г. поэт пишет объяснительную записку в Бюро секции поэтов по вопросу отчёта о его творческой работе. В этом документе Кручёных вынужден был унизительно объяснять, что «по состоянию здоровья (склероз, болезнь почек и др.), а также ввиду преклонного возраста» он «в значительной мере нетрудоспособен» и «по мере сил» занимается «библиографической работой по материалам Гослитмузея», надеясь на то, что его преклонный возраст дает ему «право на отдых старости и право состоять в Союзе Советских Писателей», для которого он «готов выполнять всякую посильную работу». 123 Тон документа извиняющийся, в словах и фразах затаился страх – сытые чиновники от советской литературы были тогда непредсказуемы, писательство они понимали и принимали только в одном измерении, почему оценить живого Кручёных, его вклад в литературу не могли, да и не собирались этого делать.

Жизнь Кручёных в 50-е гг. можно проследить по его письмам к племяннице, художнице Ольге Фёдоровне Кручёных. 2 декабря 1955 г. он писал ей: «У меня очень хлопотливая жизнь, а этой осенью (в ноябре) у нас испортилось центральное отопление, ремонт движется туго, а вдобавок у меня всё чаще бывают небольшие головокружения – повышенное давление, пониженное настроение, а в остальном – всё благополучно, но в комнате очень холодно и неуютно, хожу согреваться к товарищам, вот почему у меня сумбурно, неблагополучно. Но жду больших и приятных перемен с нового года». Интересные сведения содержатся и в письме от 15 февраля 1956 г.: «Я – книжник, хотя, надеюсь, не фарисей. Сейчас за год вышло 20 подписных изданий и 20 интересных новинок – надо за всем углядеть, не упустить и потом целый год в срок получать, затем познакомиться или перечитать – вот в чём моя жизнь заключается. Я уже писал (?), что в „Крылатых словах“, собранных П. Ашукиным (Гиз, 1955) есть мои [„Дыр бул щыл“. – С. С.] – конкурирую с Иоанном Златоустом!» Писем к О. Ф. Кручёных немало, но ни в одном ни строчки про свои стихи.

Последние годы жизни Кручёных стали началом так запоздавшего всеобщего внимания к нему, его творчеству и собирательской деятельности. Конечно, заинтересовались классиком мирового авангарда прежде всего зарубежные исследователи: его стихи включили в антологии русской поэзии на французском, чешском языках, статьи о нём появились в польской, чешской, итальянской газетах, произошла тёплая встреча с английскими журналистами. Кто-то из иностранных гостей, кажется, итальянские журналисты, подарили ему красный мохеровый шарф. С ним он не расставался до самой смерти.

Единственной серьёзной попыткой возродить память о Кручёных в СССР была подготовленная поэтом Геннадием Айги подборка его стихотворений, в основном, начала 50-х годов. Как пишет составитель, подборка была подготовлена им «по просьбе автора в ноябре 1965 г. для предполагавшейся (и впоследствии не состоявшейся) публикации в журнале „Литературная Грузия“ в связи с 80-летием поэта». Стихотворения Кручёных Г. Айги сначала записывал на магнитофон в авторском чтении, расшифровывал, а затем давал на просмотр и утверждение самому автору. Подборку из шести стихотворений должна была предварять статья Н. Харджиева, написанная по просьбе Г. Айги, но и она тогда не увидела свет и только через десять лет была впервые напечатана в одном датском сборнике, а ещё через двенадцать лет появилась и в СССР, под названием «Полемичное имя». Тогда же Г. Айги написал стихотворение в честь Кручёных, в котором удивительно точно зафиксировал образ поэта и образ его творчества:

9 февраля 1966 г.

Москва.

Кроме этой попытки следует указать и на статьи середины 60-х гг. об уникальной коллекции Кручёных и его удивительных альбомах, появившиеся в «Литературной России», «Московском комсомольце» и журнале «Наука и знание». Несколько страниц в книге своих мемуаров «Зелёная лампа» (М.: 1966) посвятила Кручёных и Лидия Либединская. На этом, пожалуй, можно закончить перечень попыток хоть как-то вернуть имя поэта на его родине. В большинстве же никому и в голову не приходило добиваться издания произведений Кручёных, хлопотать о его книгах и вообще покончить с ложным представлением о нём, как о «чудесном чудаке» (по выражению Михаила Светлова), что было, пожалуй, единственным «положительным отношением» к нему множества его приятелей и знакомых […] есть и такое «„обезвреживание“ поэтов». 124

Окутанный всевозможными «легендами», совершенно неизвестный широкому читателю да и немалой части специалистов-филологов. он по-прежнему остаётся «чудесным чудаком»…

До сих пор ходят легенды о жилье Кручёных, о его более, чем странном быте. Одну из них можно найти в воспоминаниях Андрея Вознесенского «Мне четырнадцать лет…». 125 Существуют и гораздо менее метафоризированные, а оттого и более точные описания жилья Кручёных, как, например, это: «Книги, папки лежали прямо на полу, на диване, на окне, на шкафу, на полках. Удивительно, как он мог находить во всём этом хаосе то или иное, что ему хотелось показать? […] Под кроватью стояла коробка с рукописями и фотографиями М. И. Цветаевой: в шкафу лежали папки с материалами А. Ахматовой и Б. Пастернака: под столом находился большой баул, в котором хранились номерные издания футуристов; ближе к окну, на диване, лежали связки документов Ю. К. Олеши и т. д. Лишь у самой двери не было ничего навалено […] Слева в углу стояла железная койка, наспех застланная застиранным одеялом. Над кроватью висела работа известного польского художника Сигизмунда Валишевского. друга Кручёных по Тифлису. Прямо на окне, вместо занавесок, – какого-то неопределённого цвета тряпки; днём некоторые откидывались, чтобы можно было открыть форточку. Сразу же от кровати и до окна – горой книги и папки, связанные и лежащие отдельно. Вершина этой горы находилась посередине комнаты – там стояла высокая этажерка, заваленная книгами и сверху накрытая цинковым корытом. К этажерке можно было только подползти по книгам. Из этой горы торчал краешек стола, покрытый пожелтевшими газетами. Здесь – область рахат-лукума, коробки медовых пряников, пачки сахара (именуемого хозяином „цукром“), двух кружек и лекарств». (Из неопубликованных мемуаров Вячеслава П. Нечаева «Вспоминая Кручёных»).