Михаил Алексеев - «Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы

Ответ пришёл на удивление быстро. Уже 1 июня 1932 г. в Шанхай поступила телеграмма за подписью помощника начальника IV Управления Б.Н. Мельникова: «Согласны легализацию яп[онского]информатора Дайрене».

Планам «Рамзая», однако, не суждено было осуществиться. 16-го июня 1932 г. он доложил: «Японец, которого мы предполагали отправить в Дайрен, арестован японской полицией в Шанхае. Причины выясняем».

15 июня 1932 г. Зорге сообщал в письме, переданном с курьером через Харбин: «5. К сожалению, мы за последние дни понесли большую потерю благодаря серьёзному заболеванию одного из наших японских корреспондентов. Это уже третий случай, что люди не могут переносить здешний климат. Двое очень тяжело заболели и лежат под особым врачебным наблюдением в больницах, а третий вовремя смог избавиться от этого плохого климата. Поэтому мы ещё раз должны вас спросить, не имеете ли вы здоровых и подходящих корреспондентов или можете нам таковых рекомендовать. Мы имеем только наши местные связи, и вы можете себе представить, как трудно найти в этом узком кругу подходящих людей. Мы надеемся, что наш последний заболевший человек настолько будет устойчив, как самый первый, и что его болезнь не заразит других, каковая опасность имеется, в том случае, если он не такой крепкий, как первый. Но мы доверяем его конституции». Избавившимся вовремя «от плохого климата» был Одзаки, а в больницах — тюрьмах — «под врачебным наблюдением» находились Кито и Каваи.

Японской полиции в Шанхае не удалось доказать связь Каваи Тэйкити с иностранной разведкой, и спустя несколько недель он был освобождён. Одной из причин ареста Каваи стало его поведение и отсутствие у него определённого занятия. В августе 1932 г. Рихард докладывал в Москву: «5) Хотя упомянутое в нашем письме задержание нашего японского друга было весьма вредно для нашей работы, всё же мы полагаем, что высказываемые вами опасения преувеличены. Болезнь нашего /самого первого/ японского друга в этом отношении была куда тяжелее.

Последний японский друг опять теперь свободен, который был как подозрительный отправлен на свою родину. Мы надеемся через полгода приветствовать его как реабилитированного. Он так же, как и № 1 и 2, держал себя очень хорошо. Он обратил на себя внимание из-за того, что не мог указать определённого занятия и много ездил повсюду. Поэтому его для опыта взяли. Для нашей работы это было тяжелым ударом, но в направлении ваших опасений нет. Наш теперешний единственный человек очень, очень слаб, но, однако, иначе мы ничем не можем себе помочь».

После своего освобождения Каваи покинул Китай. Вот что по этому случаю писал в августе 1932 г. Зорге: «Наши связи с Мукденом пропали. Наш тамошний японский друг был задержан при его поездке в Штеттин (Шанхай. — М.А. ) и после того как за недостатком улик его опять освободили, мы, через несколько недель, должны были совершенно изъять и освободить от нашей работы. Об этом случае мы Вам телеграфировали. Это было для нас большой потерей».

На допросах в октябре 1941 г. Одзаки показал, что Каваи летом 1932 г. приезжал к нему в Осаку. Не исключено, что эта встреча способствовала трудоустройству Каваи в редакции газеты «Асахи».

Претензии со стороны «Рамзая» по-прежнему адресовались Фунакоси. Тем не менее новый японский агент давал информацию, которая докладывалась военному руководству, и его источниками были всё те же японские военный атташе, консул и офицеры. Это была разноплановая информация — прогноз развития внутриполитической ситуации в Японии (о готовившемся государственном перевороте) и её влиянии на отношения с Советским Союзом и Китаем; состояние неофициальных переговоров между Нанкином и Токио, перспективы возобновления советско-китайских отношений и, наконец, о ходе вывода японских войск из Шанхая.

Отслеживал Фунакоси и переброски японских войск в Маньчжурию: «Москва, тов. Берзину. Шанхай, 27-го сентября 1932 года. Наш японский информатор сообщает, что в Маньчжурию будет выслана 4 кавалерийская бригада Тойхаси и одна бригада 7 дивизии…».

Эти телеграммы рассылались для ознакомления Ворошилову, Тухачевскому, Гамарнику, Егорову и Артузову.

Тем не менее, в своём последнем письме из Китая, датированном октябрём 1932 г., Зорге пессимистически оценил работу с японскими агентами: «Очень мало радостны отношения с японскими друзьями. Здесь мы не смогли достигнуть успеха. Невозможно, по крайней мере, так думаю я, найти хороших людей из ограниченного круга людей здесь на месте, после того как трое лучших, которых мы имели, все в большей или меньшей степени скомпрометированы. Я думаю, что вы дома должны будете уделить повышенное внимание этому вопросу. У нас здесь мало возможностей».

В «Характеристике лучших связей в шанхайской резидентуре» «Рамзай» вновь обращал внимание на недостатки своего японского агента: «№ 9. Морис (Funakoschi — в немецком тексте. — М.А. ) Японский служащий в агентстве Ренго, около 30-ти лет. Его рассматривают в качестве сочувствующего. Уже 8 лет живёт в Шанхае. Не особенно способный и сильный человек, но так как наши лучшие силы в японском лагере потеряны, нужно его использовать и в дальнейшем. Его знания невелики, не особенно энергичен, работает для нас из симпатии к своему предшественнику, но также из-за некоторой денежной помощи, ибо жалование его невелико. Мы считаем, что покуда всё идет гладко, он вполне надёжен и молчалив. Но если бы дела стали хуже, у нас возникает сомнение насчёт его твердости. Во всяком случае, в этом отношении у нас мало доверия к нему. Привлёк его Рамзай к работе при помощи разных японцев и разных обходных путей. Теперешний резидент был информирован Рамзаем относительно его ценности, но принял его по его собственному желанию».

Поддерживать отношения с японскими агентами Зорге было значительно труднее, чем с другими иностранцами. После агрессии Японии в Северо-восточном Китае в Шанхае росли враждебные настроения против японцев, которые выражались, в том числе, в участившихся случаях нападения китайцев на японских граждан. Маньчжурский инцидент разжёг китайский национализм, а отдельные победы правительственных войск воодушевили китайцев, придав им отчаяния и смелости. Умиротворению китайцев никак не могло способствовать и развязывание японцами военных действий в Шанхае в январе 1932 года.

В «Тюремных записках» Рихард Зорге писал, что для встреч с японцами он «использовал рестораны, кафе», «а также дом Смедли» во французской концессии. «Ходить по шанхайским улицам во время первого Шанхайского инцидента (январь-март 1932 г.) японцам было опасно, поэтому я ожидал их на мосту Гарден Бридж на границе японской концессии и обеспечивал их безопасность, забирая в машину или лично сопровождая до места встречи. Чтобы избежать внимания со стороны японской полиции, я почти не появлялся в японской концессии. Как самое большое исключение, я один или два раза встречался с Одзаки в кафе Хонкью (район компактного проживания японцев. — М. А.). Однако, что бы ни говорилось, самым удобным местом встреч был дом Смедли, поэтому я часто направлялся туда и с Одзаки, и с Каваи. Поскольку встречи зачастую происходили поздно ночью, я использовал машину, чтобы их привезти и отвезти. Кроме того, стремясь не встречаться слишком часто, я старался проводить встречи с интервалом самое малое в две недели. После того как вместо Одзаки стал работать другой японец, перенеся места встреч на оживлённые улицы иностранного сеттльмента, мы встречались, главным образом, в кафе на Нанкин-роуд или в ресторанах при крупных гостиницах. Поскольку китайцы враждебно относились к японцам, мы избегали заходить в китайские рестораны. Заранее определённые даты встреч строго соблюдались и потому обходились без использования телефона и почты. Я строго придерживался этого курса, даже если неожиданно возникало важное дело или я попадал в затруднительное положение, что было не раз. Когда я встречался с японцами, то всегда приходил один без сопровождающих иностранцев. Только один раз я познакомил одного японца с Паулем (К.М. Римм. — М.А. ) [254], так как необходимо было принять меры по обеспечению связи из-за моего отъезда из Шанхая. При встречах мы редко обменивались информацией в письменной форме, передавая её только устно. Исключение составляли отчеты Каваи». За давностью лет в воспоминаниях Зорге произошло смещение во времени: все вышесказанное относилось к встречам «Рамзая» с Одзаки в период с сентября 1931 г. по конец января 1932 г.