Станислав Грибанов - Василий Сталин. Письма из зоны

Что скрывать, с тяжелым сердцем ступил наш солдат на землю врага. Вот скоро вернется он домой — что его будет ждать? На месте родного дома, где пролетело детство в большой и дружной семье и, казалось, так спокойно и радостно будет вечно, встретит солдата ветер на попелище родной деревни, труба от каменки да обожженные спинки детских кроваток… Ведь каждая третья деревня той же многострадальной белорусской земли была предана огню!

А чем измерить слезы раньше времени состарившихся матерей? А крики в заколоченных амбарах заживо горящих людей? А тысячи угнанных в германское рабство славянок — кто считал их поруганную честь?.. Гавриле и фельдмаршалу Монтгомери не импонирует «манера поведения» русского солдата… Ах, окаянные души!..

И ведь будто неизвестно профессору, как армия победителей спасала от голода тех же берлинских женщин и детей. На следующий же день после капитуляции Германии началось снабжение местного населения продуктами из запасов наших войск. Походные кухни с солдатской кашей, буханки свежего хлеба с бортов полуторок — они памятны немцам по сей день! Мой приятель-летчик старший лейтенант Лотар Линднер из Пенемюнде столько раз вспоминал о том времени, когда русские вошли в их город — как весело раздавали они ту кашу из большого котла, и как быстро прошел страх о злых, бородатых Иванах, которые убивают детей, насилуют девушек, а мужчин уводят в глухую Сибирь, откуда еще никто и никогда не возвращался…

У Гаврилы аргумент — рост триппера и гонореи у доблестного войска маршала Жукова. Это якобы зафиксировано в период с февраля по апрель 1945 года. Может и так. Что было то было. В страхе-то от геббельсовской пропаганды немки, порой, сами сдавались — без боя! Дважды Герой Советского Союза генерал А. В. Ворожейкин как-то в минуты дружеского застолья припомнил один забавный эпизод военной поры.

Значит, полк истребителей расположился на аэродроме рядом с уютным прусским городком. Арсений Васильевич с летчиком Пахомовым — отцом будущей чемпионки мира по танцам на льду — отправился выбрать в городке помещение для штаба. И вот заходят в дом, который показался им подходящим, — всюду чистота, идеальный порядок. На плите кофе горячий дымится. А хозяев нет. Это насторожило бойцов. Мина в детской игрушке или часах, граната из-за угла или очередь из «шмайсера» — все уже было, проходили, начиная с Польши. Короче, оружие наготове и поднимаются сталинские соколы по винтовой лестнице на второй этаж. Уперлись в какую-то дверь — что там ждет?.. Резко отбрасывают ее, но — тишина. Тут я постараюсь передать ситуацию словами Арсения Васильевича:

«Переступаем порог и… автоматы наши из рук чуть сами не повырывались. Нет, в нас никто не стрелял. Но оружие против сталинских соколов, скажу тебе, такое заготовили — куда там тот фаустпатрон! Короче, в белоснежной пуховой кровати лежали две красивые девки — в чем мать родила — и ноги кверху… Мы, конечно, остолбенели. Первым пришел в себя Пахомов. Сплюнул, выматерился — мы скатились вниз и выскочили из дома.

Вот ведь как пропаганда у немцев работала — так запугать девок! Я, правда, действенность вражьей пропаганды в те минуты не сразу оценил и спросил Пахомыча: «А может, вернемся?..»

Бог судья фельдмаршалу Монтгомери и греку Гавриле. Но что бы там ни было в вступлением-то наших войск на территорию врага, а женщин, стариков и детей в огне русские не жгли…

Да, чуть не забыл. О чем гласил-то архивный документ истребительного полка начала 1943 года. В рабочую тетрадь, пронумерованную и проштампованную, сотрудники архива не все разрешали записывать. Вот и тот приказ:

«Организовать осмотр всего личного состава. Впредь на лечение дефицитные медикаменты, необходимые для раненых, не расходовать, а лечить старыми методами. Учитывая важность сохранения людских ресурсов, факт заболевания гонореей расцениваю как членовредительство и впредь на заболевших буду накладывать самые строгие взыскания, вплоть до предания суду.

В. Сталин».

Приказ суров, но справедлив. Командир полка, автор его, знал, что такое война. Ему был уже 21 год, уже полтора года он дышал воздухом кабины своего истребителя. Гвардейцы любили командира, порой вспыльчивого, но отходчивого, не злопамятного. И приказ тот выполнили. Так что, как ни силен был Эрот с ядовитыми стрелами, натиск его бойцы полка Василия Сталина выдержали достойно. Свидетельством того — их беспримерная храбрость и стойкость в боях.

Вот на личном фронте любви Василию Иосифовичу, прямо скажем, не везло. Нет, парень он был симпатичный, веселый, женщины его любили. И он — их. Однако и первый и второй брак распались. Только третий — с милой Капой, которую любя, он часто называл мамкой — держался. И держался уже седьмой год.

18 февраля зэк Васильев, получив из дома первое письмо, тут же сел отвечать. Письмо его еле вмещало радость, переполнявшую душу.

«Мамка милая!

Первая ласточка, хотя и небольшая, но все же долетела. Жаль, что Линушка не написала ни строчки… Хотя ты далеко, но с письмом как будто приблизилась и находишься рядом. Не думал, что листок бумаги может так взволновать. Ты не представляешь, как приятно в этом «дворце» получить даже такое небольшое и бестолковое, но теплое посланьице!..

Здоровье не на шутку беспокоит. Что со мной — не говорят. «У вас бронхит…» — больше ни слова. А кровь взяли на исследование. Странно.

Черт с ней, с болезнью — выберусь! Твое тепло лучше всяких лекарств и раз оно греет меня — мне сам черт не страшен…

Крепко всех целую. Твой Василь».

Следом он пишет еще письмо и эти послания любимой будут чередоваться со встречами, опережать друг друга — торопить время, застывшее в тюремных застенках…

«21.2.56 г.

Дорогая моя!

Ждал твоего письма, но оно очевидно еще не написано. Как доехала? Как твое горло? Ходила ли к врачу? Мне кажется, что нужно обратиться к хорошему специалисту. Может, Евгений Михайлович окажет тебе в этом содействие? Не следует тянуть. Чем скорее ты займешься своим здоровьем, тем меньше я буду беспокоиться…

Живу от встречи до встречи с тобой. Неделя разлуки тянется, как старая кляча. Ты не представляешь, какой бальзам для моей истрепанной нервной системы да и вообще для души эти встречи. Знать, что о тебе беспокоятся, что ты кому-то нужен… Без тебя мне было бы очень трудно. Многим я тебе обязан, а самое главное — верой в человека. Если бы и ты заставила меня разочароваться в человеческой порядочности, то не знаю — вынес ли бы я всю эту тяжесть, навалившуюся на меня.

Крепко тебя целую, дорогая моя.

Василь».

А вот письмо приемной дочери Лине.

«Родная моя!

Как приятно, что ты написала. Очень рад, что в школе в основном все хорошо. Русский язык — не такая простая штука. Не одной тебе он приносит неприятности. Дело это поправимое, но потрудиться придется немало. Ты у меня молодец и я уверен, что сие нелегкое дело осилишь…