Станислав Грибанов - Василий Сталин. Письма из зоны

Ты пишешь, что «об институте сейчас пока как-то и не думала, без вашего с мамой совета этот вопрос не решу». Это должно быть не так. Ты и только ты должна решить, а помочь тебе в этом конечно мы обязаны. Мой тебе совет:

1) Назови, что тебя больше всего интересует. Это может быть не одно, а несколько дел и ты этим не смущайся. Каждое названное тобой мы вместе разберем и таким образом тебе будет легче на чем-то остановиться. Спешить не следует с окончательным решением. Семь раз примерь — один отрежь, но и тянуть не следует с названием этих нескольких дел, которые тебе нравятся, т. к. нам тоже надо подумать, прежде, чем дать тебе тот или иной совет.

2) При выборе одного или нескольких дел, которые ты предложишь нашему разбору, руководствуйся, прежде всего, своими способностями. Лучше быть первой в не слишком «шикарном» деле, чем последней в «шикарном». При советах с нами — советую тебе — советоваться раздельно с мамой и со мной. Почему раздельно? Отвечаю: каждый из нас — мама и я — выскажем, не сговорившись, свое личное мнение. Оно может быть неодинаковым. Я, допустим, рекомендую, а мать против. Вот тут-то взвесив все за и против, ты сможешь решить сама, не идя на поводу ни у меня, ни у матери. С мамой тебе советоваться легче — дома, а мне придется писать и ждать ответа. Так что не ленись, не откладывай в долгий ящик — пиши. Я же ответ не задержу.

Так-то, дочурка, обстоят дела с выбором специальности. Дело не легкое, но и не неразрешимое. Общими усилиями одолеем. Обязательно одолеем!

Ты писала, что 18 соревнования по плаванию. Напиши, как прошли?

Как твои «брасистые» успехи? Мамуська рассказывает, что твой курдючок так растет, что мешает плавать. Я это представлю себе примерно так… (Здесь рисунок. — С.Г.). Художник я паршивый, но при соответствующем воображении с твоей стороны, можно догадаться, что я пытался изобразить…

Ты пишешь, что в отношении бабушки начала исправляться. Золотко ты мое, ты меня не верно поняла. Исправлять тебе нечего. Так, как ты любишь бабушку, дай Бог, чтоб все любили. Просто она уже не так крепка и во многом надо ей помочь. Но сделать это надо незаметно, иначе она может обидеться. Скажет: «Что вы меня за старуху принимаете». Так что хозначальником должна остаться бабушка, а главным помощником хозначальника ты…

Скучаю очень сильно. Письма пока единственная возможность разговаривать с тобой. Не отказывай мне в этой малости, не ленись поддерживать дух папки, подбодряй.

Линушка! Заставь мать следить за своим голосом — беречь его. Эти оболтусы, из-за которых она срывает голос, не стоят этого. Пусть бережет свое здоровье, если не для себя, то для нас с тобой.

Крепко тебя целую. Папка.

Расцелуй бабушку. Ты самая надежная и основная ее опора.

Прилагаю записку мамке. Не пишу одним письмом, так как не знаю, захочешь ли ты показывать ей мое письмо к тебе. Это дело твое.

Еще раз крепко-крепко целую.

Папка.

Расцелуй мамку.

Чуть не забыл. Как зам. главного хоз. начальника, пришли мне с мамкой: 1) ниток, 2) наперсток, 3) пару иголок. Твой наперсток помогает очень хорошо».

Так и летели эти письма от «зэка Васильева» из Владимирской тюрьмы. Василий Сталин помнил дни рождения всех своих близких, друзей и каждому находил добрые слова приветствий, пожеланий. К сожалению, друзья-то, — а сколько их было, всяких знаменитых артистов, певцов, спортсменов, генералов да маршалов! — все отвернулись от сына Сталина, когда он оказался в беде. До конца преданными ему осталась семья Васильевых. Не потому ли в одном из писем он замечает: «Я очень крепко овасильевился. Да это и не случайно, ибо все лучшие мои дни — семейные дни — были с вами, Васильевыми…»

«23.3.56 г.

Линушка, дорогая!

Поздравляю с Днем рождения.

Желаю тебе всего самого наилучшего в жизни, учебе и спорте. Расти здоровой и молодцом на радость нам. Любителем спорта и мастером своей профессии хотелось бы видеть тебя. Все дороги в жизнь открыты для тебя, пора подумать и о профессии. Ведь на будущий год ты уже получишь паспорт, то есть станешь полноценным членом общества. Дело это не только приятное, но и ответственное, ко многому обязывающее. Пора, золотко, об этом подумать и начать подбирать специальность, а мы с мамуськой поможем.

Ведь смысл жизни заключается в том, чтобы быть полезным Родине — желаю тебе всяческих успехов в этом деле. Примеров такого служения много, но лучший из них — жизнь деда твоего…

Крепко, крепко тебя люблю, любимая моя.

Будь здорова.

Папка».

В камере централа Василию не с кем было поделиться своей радостью, своим личным. Сначала его поместили с двумя заключенными, отсиживающими срок по 58-й статье. Начальник тюрьмы подполковник Козик докладывал о них в Тюремный отдел МВД: «Оба осуждены… на длительные сроки заключения, уже давно содержатся у нас в тюрьме, нами изучены, один из них наш источник». Но уже через месяц зэка Васильева перевели в другой тюремный корпус — на третий этаж, в угловую камеру. Он «не сжился» с одним из сокамерников и остался с тем самым «нашим источником».

Однако не только «добытчики трофеев» да террористы сидели с сыном Сталина во Владимирском централе. Тот же, упомянутый выше Василий Шульгин, убежденный монархист, человек высокой культуры, чрезвычайно интересный собеседник — как знать, может, встречался он на прогулках-то во внутреннем дворике тюрьмы с Василием Петровичем Васильевым. Ему было что рассказать. Не случайно к нему во Владимир уже после тюрьмы приезжали художники, писатели, музыканты, в том числе Илья Глазунов, Александр Солженицын, Мстислав Ростропович, Игорь Ильинский.

Нам Шульгин стал известен по книге «Что нам в них не нравится…» Она была написана еще в эмиграции, — в советское время, понятно, ее не стали бы печатать. А в разгул гласности и демократии книга оказалась удивительно современна и вышла в С.-Петербурге огромным, по-нынешнему, тиражом — в 50 000 экземпляров! — а потом еще не раз и переиздавалась.

В предисловии автор решительно и безоговорочно заявляет: «И так я — антисемит. «Имею мужество» об этом объявить всенародно. Впрочем, для меня лично во всяком случае никакого нет тут мужества, ибо сто тысяч раз в течение двадцатипятилетнего своего политического действия о сем я заявлял, когда надо и не надо. Но раз этого сейчас требуют, то, конечно, я должен…» И Шульгин, будучи под постоянным надзором, говорил то, что думал: «Не нравится в вас то, что вы приняли слишком выдающееся участие в революции, которая оказалась величайшим обманом и подлогом».

Спустя 70 лет, цитируя У. Черчилля, нобелевский лауреат А. Солженицын пишет о том же: «Теперь эта банда примечательных личностей из подполья больших городов Европы и Америки схватила за волосы и горло русский народ и сделалась неоспоримыми господами огромной Российской империи»… И чем же отвечал на это обыватель? Или прибаутками: «Роза из Совнархоза, муж Хайки из Чрезвычайки». Или анекдотами, засеявшими Москву уже с Восемнадцатого года: «Чай Высоцкого, сахар Бродского, Россия Троцкого». А с Украины отдавалось: «Гоп, мои гречаники! — уси жиды начальники!»