Михаил Козаков - Третий звонок [litres]

Но он никогда не слыл донжуаном, тем паче Казановой или бабником. Он умел любить Ее Величество Женщину. Как он любил свою жену и, как принято говорить, хранительницу домашнего очага Олю! Я помню их вместе, только сошедшихся, поженившихся, еще совсем молодых. Это была прекрасная, гармоничная пара. Всегда сдержанная на людях. Булат и тоже всегда сдержанная Ольга ничем не выдавали своего счастья и радости. Но это и не надо было подчеркивать, показывать. Это было столь очевидным, что воспринималось окружающими как само собой разумеющееся. Вскоре родился мальчик. Его назвали в честь отца Булатом. Но мальчик подрос и назвал себя сам, если не ошибаюсь, в первом классе, в школьном журнале Антоном. Родители поняли его, но дома ласково звали его Булем, Булькой.

В 1962 году мы, молодые современниковцы, приехали в качестве туристов в Польшу и были приглашены в студенческий клуб «Жак» в Гданьске. Очаровательные студентки и студенты, поляки и польки, требовали песен «этого, как его… Окуджавы». Уже тогда его известность перешагнула границы страны. Булат и Польша – отдельная большая тема. Кто-то более сведущий напишет или уже написал.

Но чем дальше, тем больше Булат без какой-либо натуги становился классиком XX века. Без натуги и без какой-либо суеты и суетности. Без сенсаций и без скандалов. Может быть, поэтому и осталось ощущение (повторюсь, обманчивое), что все в его творчестве шло благополучно и гладко. Писались стихи, песни, сценарии, проза, эссе. Пришла мировая известность: Франция, снова Польша, Америка – мир… Стали выходить книги, пластинки, пришло телевидение, передачи о нем, фильмы о нем. Булатом не просто восхищались или любили, ему верили. За красотой его стиха, песнопений искали и, казалось, находили его восприятие жизни, метафизику его, Булатова, мировоззрения. По нему многие и многие сверяли часы. Разумеется, не только по нему, так как и сам он жил и писал в эпоху еще живых тогда Ахматовой и Пастернака, Тарковского и Самойлова, Высоцкого, Бродского, наконец. И многих других достойнейших людей, не обязательно поэтов, нашего страшного и по-своему прекрасного времени.

Во многом успехом у зрителей моих «Покровских ворот» я обязан лежавшей на поверхности идее сцементировать этот фильм песнями Булата. У меня такое ощущение, что на творчестве Булата сходились все. Если возникали разные оценки поэзии Галича, Визбора, даже Высоцкого, то имя Булата всех примиряло и вносило спокойное и счастливое умиротворение.

Нет, о прозе спорили, даже кто-то поругивал. Роман называли романсом, говорили, что, мол, ждали большего, чего-то другого, и зачем ему проза, писал бы себе стихи и пел свои замечательные песни. Однако после «Путешествия дилетантов» Булат не остановился и написал «Свидание с Бонапартом». Мне нравится его проза. Не случайно он возвращается в ней в свой любимый XIX век. Ведь и самого Булата легко представить в гусарском ментике где-нибудь на бивуаке в компании Дениса Давыдова или Льва Пушкина, а может быть (почему бы и нет?), ведущим беседу с самим Михаилом Юрьевичем. Никто другой из русских, даже больших поэтов-мужчин ушедшего XX века, в такой ситуации непредставим, во всяком случае мне.

В 1985 году мы с Булатом снимались в фильме Романа Балаяна «Храни меня, мой талисман». Снимались – это громко сказано. В картине, своеобразном парафразе на тему пушкинской дуэли, дело происходит в Болдине. Булат и я играли самих себя, групповку, окружение главных героев. В избе, где висела репродукция луневского портрета Пушкина, затеяли нечто вроде спора о гениях, можно ли их играть, изображать в театре или на экране, о тайнах, с ними связанных, с их творчеством или личностными качествами. Сцена получилась живой, но довольно бестолковой. Настроение Булата в это время было смутное, я бы сказал, тютчевское. Он и его близкие вместе с ним пережили серьезный личный катаклизм. Булату уже было немало лет. «О, как на склоне наших лет…» Сердце его разрывалось. Все это понять можно. Как раз тютчевская ситуация, которую Булат переживал. Потом он принял решение (может быть, как раз к тому моменту, о котором идет речь).

Он пришел ко мне в номер гостиницы, интерьерная сцена снималась в павильоне Киевской киностудии, и принес свеженаписанные стихи, которые мне посвятил. Они потом вошли в его маленький сборник 1988 года, изданный «Советским писателем», который так и называется «Посвящается Вам». Позволю себе привести их целиком.

Собственно, об этом и был фильм Балаяна. Углубиться в дух поэта – это верно замечено, и не только по отношению к тому, у кого был скорбный профиль, когда те, кто считались друзьями, «купались словно дети», не понимая трагичности происходящего с поэтом.

Булат сочетал в себе, своей натуре и в поэтической музе несуетные традиции прошлого и бьющийся больной пульс нашего времени. Он был законным наследником прошлого, этот принц с Арбата, прошедший, как и его Ленька Королев, вторую отечественную бойню, из которой ему повезло выйти живым.

Однажды в середине 80-х я спросил его:

– Булат, как ты полагаешь, если бы ты не пел под гитару…

Он сразу понял суть вопроса и тут же меня перебил:

– О чем ты, Миша, говоришь! Конечно, все сложилось бы по-другому, и я не был бы Окуджавой в общеупотребительном понимании, лишившись многих моих поклонников.

Еще в первые дни знакомства с Булатом в 1960 году в Питере я рассказал о нем прикованному к постели А. Б. Мариенгофу. Булат с гитарой тут же пришел в дом на Бородинку к моему дяде Толе и к моей тете Нюше и щедро пел свои песни старому поэту-имажинисту: