Николай Хохлов - Патрис Лумумба

Закон о тюремном содержании не соблюдается. Не соблюдается также и тюремный режим. В данном случае речь идет о чисто произвольном заключении. Здесь же нужно добавить, что мы пользуемся парламентской неприкосновенностью.

Таково положение, и я прошу Вас сообщить о нем Генеральному секретарю Организации Объединенных Наций, которую мы благодарим за вмешательство в нашу пользу.

Как можно установить мир и порядок в Конго, если уже в самом начале не соблюдают ни законность, ни человеческое достоинство, ни каждую жизнь, в отдельности? До тех пор, пока мы не предстанем перед законно созданным судом, мы лишены прав, которыми располагает каждый гражданин, защищая самого себя перед судом страны.

Я остаюсь спокойным и надеюсь, что Объединенные Нации помогут нам выйти из этого положения.

Я за примирение между всеми детьми этой страны.

Я пишу Вам это письмо тайно на плохой бумаге.

Патрис Лумумба.

4 января 1961 года».

Это письмо — самое достоверное свидетельство о положении заключенных в военной тюрьме Тисвиля: пока что оно и единственное. С Тисвиля начинаются непролазные джунгли вымыслов и домыслов. Путь для исследователя, занимающегося этим последним кратким отрезком времени в жизни Патриса Лумумбы, предельно усложняется, и он, как утомленный путник, оказавшийся на заходе солнца перед новым препятствием, располагается на отдых, предаваясь размышлениям о предстоящей назавтра дороге...

Мужество Лумумбы никогда не было показным. Он не афишировал жертвенность, хотя вся его политическая деятельность предельно насыщена драматическими, захватывающими моментами. Его многократно арестовывали — и да и после провозглашения независимости. Можно сказать, что он с юности знаком с наручниками, нравами конвойных, тюремной атмосферой. И все же привыкнуть к арестам нельзя! Особенно к этому, последнему: несравнимы переживания, различна степень протеста. Раньше Лумумба находился в заключении как руководитель политической партии, бросившей вызов всему колониальному режиму. Тюрьма для таких, как Лумумба, была логическим следствием иностранного господства. Сейчас на него обрушилась неимоверная моральная тяжесть: в застенках томился не лидер партии, а премьер-министр! Но разве все его единомышленники заточены в казематы? Не может быть, чтобы оставшиеся на свободе сложили руки, примирились с уродливой действительностью и не пытались вернуть Конго на путь свободы и независимости!

Временами его одолевало щемящее чувство утраты: еще до ареста он замечал, что круг его сподвижников сужался по мере возрастания трудностей. Наступало глубокое разочарование. Лумумба ударялся в крайности. На одной из пресс-конференций, проведенных незадолго перед арестом, он в запальчивости бросил отрывистые фразы о том, что в случае крайней необходимости призовет народ уйти в... джунгли! Там конголезцы будут жить по законам первобытного общества. Логика отчаяния гласила: африканец проживет и в лесу, а европеец, привыкший к городской роскоши, не сможет просуществовать без армии слуг...

Потом снова наступало просветление. Лумумба заблуждающийся опять становился Лумумбой с ясно выраженным политическим кредо: он говорил о жизненной необходимости тесного союза не только Конго, но и всех без исключения независимых стран Африки с демократическими, антиколониальными, антиимпериалистическими силами Европы и Америки, с социалистическими государствами...

Перенесемся мысленно в ту конголезскую действительность. В объеме всей страны реальной властью не обладал никто — ни бельгийцы, ни командование ООН, ни сами конголезцы. Чомбе держался в Элизабетвиле, а за городом орудовали наемники, помогавшие ему уничтожать сторонников Лумумбы. Дворец Альбера Калонжи в Бакйанге охранялся тоже европейскими ландскнехтами и его собственной гвардией. За Баквангой проходил невидимый, но постоянно действующий фронт борьбы. На юго-восток от Леопольдвиля, где всегда были прочны позиции Антуана Гизенги и Пьера Мулеле, целые районы находились на осадном положении. Разношерстный клубок правителей, включающий Касавубу, Илео и группировку Бинза, находился во враждебных отношениях со Стэнливилем, Букаву и Лулуабургом, центрами крупнейших провинций.

Далеко не все города даже Нижнего Конго контролировались Леопольдвилем. Порт Матади, например, с самого начала вторжения бельгийских парашютистов относился к числу наиболее беспокойных городов, куда не рисковали заглядывать без специального конвоя военные чины. Опорными пунктами Бинзы служили военные лагеря в Нижнем Конго. В Тисвиле, где находился штаб бывшего командующего «Форс пюблик», сосредоточилась значительная часть конголезских войск, навербованных Бинзой. Солдат был куплен повышенным окладом и присвоением званий, которое производилось регулярно новым командующим. Нужно понять психологию деревенского парня, взятого на службу еще в «Форс пюблик», остававшегося рядовым и вдруг получившего звание лейтенанта, капитана, а то и полковника. Все зависело от степени преданности Бинзе, «спасающей» страну «от политиканов», от точного выполнения боевых заданий, выливавшихся в погромы, в сожжение деревень, массовые расстрелы непокорных и просто подозреваемых в непокорности.

Влияние Лумумбы и его партии в Нижнем Конго было слабым: оно в какой-то мере проявлялось, когда существовал блок партий, но никогда не было самостоятельным. И вот теперь Лумумба сидит в тисвильском каземате: он один на один с ненавидящими его солдатами и офицерами. Они ни перед кем не отчитываются за побои и увечья, причиненные заключенному, который к тому же был доставлен избитым, истерзанным. Даже если бы сразу же произвести расследование, то установить, кто истязал Лумумбу, было бы вряд ли Возможно.

Появившиеся тогда сообщения об освобождении премьер-министра тисвильскими солдатами не подтверждаются никакими документами. Последовала существенная поправка: оказывается, взбунтовавшиеся солдаты «чуть было не освободили» Лумумбу. Но он продолжал томиться в заключении, и можно лишь строить догадки, каковым был для Лумумбы и его соратников, Жозефа Окито и Мориса Мполо, тисвильский застенок. После посещения тисвильской тюрьмы представителем Красного Креста к Лумумбе не допускался ни один человек.

Из Тисвиля Лумумба каким-то неразгаданным чудом переправил письмо Полин. Она была в Леопольдвиле. По обычаю, нагота — символ правды, чистоты и горя. Босиком, с обнаженной грудью, к которой прижимался Роланд, она приходила к отелю «Ройял» и просилась на прием к чиновникам ООН, добивалась свидания и умоляла, как только может умолять убитая несчастьем африканская женщина, отправить ее в Тисвиль к мужу. Ей отказывали. Она приводила самый сильный аргумент: