Виктор Мозалевский - Тропинки, пути, встречи [Мемуары Виктора Мозалевского]

До свиданья, всего доброго всем вам. Не хандрите, не бросайте литературу, не валяйтесь без дела, не треплите себя по ненужным делам, — пишите. Вы год назад иронически писали обо мне, что я «в экстазе» (или как?). Я и теперь всё та же и также. Жизнь ничуть не плоха, а трудности — только напруживают волю к ней.

Ваша М. Шагинян [41] Письмо от 20 декабря 1921 г. // РгАЛИ. Ф. 2151. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 2–2 об. .

Из этого плана ничего не вышло — журнал «Петроград» прекратился на втором номере, но сама идея бегства из Москвы должна была всерьез занять его воображение. Могли его подталкивать и семейные обстоятельства: брат, художник Иван Иванович Мозалевский (по прозвищу Мозоль [42] Ср., напр., реплику И. Билибина: «Мозалевский ничего себе парень, но, как говорят в Одессе, “чтобы да, так нет”, и, во всяком случае, не простак (это Вы не раскусили), а хитрюга основательная и не слишком искренний, прикидывается. Мы с Нарбутом знали его хорошо. Нарбут называл его: Мозоль. Конечно, он не дурной человек, и я буду рад его увидеть» (И. Я. Билибин в Египте. 1920–1925: Письма, документы и материалы. М., 2009. С. 156). ), в 1920 г. эмигрировал в Австрию, после чего перебрался в Берлин, где работал в местном отделении советского Госиздата и частных книжных предприятиях. По некоторым данным, в 1921 г. последовать его примеру собирался и Виктор Иванович [43] Лавров А. В. Мозалевский Виктор Иванович. С. 119. , но план этот не воплотился. Два года спустя, заканчивая предисловие ко второму сборнику рассказов «Обман и др.» (вероятно, с помощью брата переправленному в берлинское издательство Е. А. Гутнова), Мозалевский пишет: «Что же сказать еще? Я люблю Россию, как она есть, верю в нее, жить могу только в ней и только ее жизнью. По профессии основной я юрист. Работаю в *** по своей специальности, работаю с любовью и, конечно, крикну всякому, кто говорит, что это де — jus asiaticum, nefas [44] Азиатское право, беззаконие (лат). : неправда!» [45] Мозалевский В. Обман и др. С. 8.

Убедительность этой спонтанной присяги подверглась в ближайшие годы суровому испытанию: в 1927 г. было разгромлено общество «Зеленая лампа», в деятельности которого Мозалевский принимал живое участие [46] См. об этом комментарии к соответствующей главе воспоминаний. ; за несколько лет до этого сошла на нет работа литературного кружка, группирующегося вокруг машинописного журнала «Гермес» [47] Мозалевский кратко упоминается в основополагающей статье: Чудакова М. О., Устинов А. Б., Левинтон Г. А. Московская литературная и филологическая жизнь 1920‑х годов: машинописный журнал «Гермес» // Пятые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990. С. 188; подробнее см.: Горнунг Л. «Свидетель терпеливый.»: Дневники, мемуары / подгот. текста, предисл., коммент. Т. Нешумовой. М., 2019 (ук.). См. также смутное упоминание об организованном П. Н. Зайцевым кружке «писателей — фантазеров», куда, помимо Мозалевского, входили Булгаков, С. С. Заяицкий, М. Я. Козырев и Л. М. Леонов (ЗайцевП. Н. Воспоминания / Сост. М. Л. Спивак. М., 2008. С. 272–275). Сложившейся картине противоречит впечатление М. Горнунга, основанное на семейном предании (он состоял с Мозалевским в родстве): «У Мозалевского в те годы [начало 1920‑х] собирались шумные компании поэтов и писателей. За одним столом сидели и те, кто, как и хозяин дома, еще до первой мировой войны вошел в литературу, и те, совсем молодые, кто еще только мечтал увидеть напечатанными плоды своего творчества» (ГорнунгМ. Зарницы памяти. М., 2013. С. 18–19). . В том же 1927 г. Мозалевский обращается с письмом к В. Г Лидину:

Глубокоуважаемый Владимир Германович!

Просьба, с которой я смею к Вам обратиться, обычно ставит просимого в положение неловкости: он не знает, как отнестись к ней — с сожалением, с насмешкой, холодно, безразлично.

Но мне почему — то верится, что Вы — то откликнитесь на нее не так.

Вот моя просьба.

Я писатель или был таковым в plus que parfait [48] Предпрошедшем времени (фр.). . За эти годы написал я фолианты. Но всюду и везде, в местах, откуда кидают наши горения в ротатор или корзину, я получал мягкое ласковое: нет.

Как лондоновский Мартин Идэн, был я упорен. Годами околачивал я пороги редакций журналов, издательств. Тщета! И у меня вдруг в сознании: да, не бездарен ли я и впрямь? И вместе с ним в этом сознании: нет, не верю.

И вот о чем прошу я Вас (пусть не будет это Вам страшно). Если Вы мне позволите я пришлю Вам для прочтения (или сам прочту) 2–3 из моих рассказов. Читайте их месяц, год, и скажите мне откровенно: стоит ли мне пепелеть?

Мне кажется, что Вы меня поймете, человек — добрый, чуткий и не утерявший столь редкого сейчас качества — писательского доброжелательства.

Мой адрес: Красная Площ., 2 дом РВС СССР, Юрисконсульту Воен[но-Стр[оительного] Упр[авления] В. И. Мозалевскому. Тел. (служ.) — 19770. Доб. 18.

Простите за беспокойство.

С искренним уважением Виктор Мозалевский [49] Письмо от 24 ноября 1927 г. // РГАЛИ. Ф. 3102. Оп. 1. Ед. хр. 760. Л. 1–2 об. .

Получив от Лидина ответ (вероятно, обнадеживающий), Мозалевский в конце декабря отправляет ему рукописи — и переписка обрывается на тридцать лет. Еще одну попытку вернуться в литературу он предпринимает год спустя, написав Е. Ф. Никитиной, главе и вдохновительнице последнего вольного литературного общества, но и здесь терпит неудачу [50] Глубокоуважаемая Евдоксия Федоровна! В апреле с/г я передал Вам свои рукописи. Если они не подошли для «Н[икитинских] С[убботников]», не откажите в любезности возвратить рукописи подательнице этого письма, моей дочери. С уважением В. Мозалевский (письмо от 2 октября 1928 г. // РГАЛИ. Ф. 341. Оп. 1. Ед. хр. 153. Л. 1). . Единственным его знакомым, связанным с официальной советской писательской жизнью, оставался И. А. Новиков, спорадическая переписка с которым затухла только в 1940‑е [51] Письма Мозалевского к Новикову сохранились в архиве последнего (РГАЛИ. Ф. 343. Оп. 4. Ед. хр. 762). .

Последнее усилие этого рода было сделано им только в 1956 г. при помощи того же Лидина:

Глубокоуважаемый Владимир Германович!

Прошу извинить меня за беспокойство.

Много лет назад Вы относились ко мне хорошо, приветливо, человечно.

Пишет Вам Виктор Иванович Мозалевский, которого Вы могли бы и не помнить.

От литературы отошел я давно по той, главным образом, причине, что своего почерка (если он у меня есть) я не менял, а почерк был «не тот».

У меня немалое «прижизненное» наследство, но. я не умер, а почти полвека и почти безвылазно в Москве, служа во всяких учреждениях, с 1. Х — пенсионер.

В чем же моя просьба?

Жалко как — то, что все написанное обречено исчезнуть втуне. А, может быть, кое — что можно было бы и напечатать. Но я, право, не знаю, с чего начать, к кому обратиться за консультацией, т. е. стоит ли мне ч. н. предпринимать?