Виктор Мозалевский - Тропинки, пути, встречи [Мемуары Виктора Мозалевского]

«Нос», «Шинель», «Вий» и «Страшную месть» мы так любили перечитывать!

Годами звучали в нас и для нас «как арфа», «как кимвал, как цевница» Пушкин, Лермонтов…

И каждый из нас, мальчишек, был немного Печорин. Мы хорошо знали и часто говорили фразами из «Героя нашего времени» — друг другу, про себя или курсисткам, за которыми на манер Грушницкого — «волочились.»

И особенно часто: (говорю на память, как 40 лет назад) «Я спрашиваю себя, для чего я жил, для какой цели я родился? А ведь, верно, она существовала и было мне назначение высокое, ибо я чувствую в душе своей силы необъятные…» [61] Мозалевский приводит по памяти монолог Печорина: «Пробегаю в памяти всё мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные.»

Помню, уже в Москве (1914 г. начало) пришел ко мне молодой поэт Тихон Чурилин в чрезвычайно возбужденном состоянии: в этот день вышел в свет прекрасно изданный издательством «Альционой» [sic] с литографиями художницы Гончаровой Н. сборник стихов его — «Весна после смерти…» [62] Книга вышла в свет весной 1915 (а не 1914) г., см.: Книжная летопись Главного управления по делам печати. 1915. № 12, 19 марта. Перечень в алфавитном порядке книг, поступивших с 11‑го по 18‑е марта 1915 г. С. 26. В начале 2000‑х гг. экземпляр «Весны после смерти», преподнесенный Мозалевскому (№ VII, Виктора Михайловича [sic! — скорее ошибка публикатора, нежели автора] Мозалевского и Маргариты Иосифовны Мозалевской) продавался на одном из московских аукционов; составитель не справился с расшифровкой чурилинского почерка — действительно, впрочем, непростого, — так что из текста инскрипта уцелели и зафиксированы лишь отдельные фрагменты: «Виктору Мозалевскому дружески с любовью (Пантеистичная, Полная Романтики etc, Мозель Мозалевского Тихон де [Какату] [sic!]. Маргарите Иосифовне Мозалевской преданно, с любовью (Нина Сакс) 10 марта 1915 Москва. День выхода книги» (Сафонова К. В. Аукционная лихорадка нынешней весной // Про книги. 2012. № 2. С. 103). Невероятное «Какату» — очевидно, неправильно прочитанное «Кикапу». «Пантеистичная» — намек на название рассказа Мозалевского «Пантеистичная Полина». М. И. Мозалевской Чурилин посвятил стихотворение «Июль (идиллия)» («Прекрасная темнота…»): Свободный журнал. 1915. № 9/10. Стлб. 33–34. . Он обнял меня. Я улыбнулся и сказал: «Пришел Грушницкий и бросился мне на шею: он произведен в офицеры…»

Но вот в 1907-08 гг. самые разные издательства — сборники «Знания», и[здательст]во «Скорпион» и ряд других одарили нас К. Гамсу- ном — «Пан», «Голод», «Виктория», «Мистерии», «Роза», «Бенони»… [63] Первое русское издание «Пана» было выпущено «Скорпионом» в 1901 г., «Голод» вышел еще в 1892 г. в издательстве Павленкова, «Виктория» одновременно издана в Москве и Одессе в 1908‑м, «Мистерии» вышли в том же году в «Северных сборниках» издательства «Шиповник», а «Бенони» — в сборнике издательства «Знание» на 1908 год. Роман «Роза» впервые напечатан в 1911 г. Подробнее см.: Кнут Гамсун в России. Библиографический указатель (с литературными иллюстрациями). М., 2009. Может быть, отчасти потому, что автор (Гамсун тех лет), думалось нам, был беден, богемен, смел, оригинален — книги эти вскружили голову! Кто из нас чуточку не подражал тогда лейтенанту Глану, Нагелю! Один художник, член нашего клана, в течение года все ездил по небесам в призрачной лодке и удил серебряной удочкой, как Нагель («Мистерии»). Мы любили природу, бродяжничество по лесам, по горам, но Гамсун делал эту любовь каким — то суеверием, какой — то религией. Нам было так понятно, почему Глан поцеловал со слезами на глазах жалкую изломанную ветку, дружил с горным камнем («Пан»). Вся природа, как в стихе А. К. Толстого, была в объятиях наших [64] Из поэмы А. К. Толстого «Иоанн Дамаскин»: «О, если б мог в свои объятья / Я вас, враги, друзья и братья, / И всю природу заключить!» На аллюзиях к роману «Пан» построен рассказ Мозалевского «Вероника» (Полон: Литературный сб. Пг., 1916. С. 113–120). .

Гамсун устами своего Нагеля ругнул Льва Толстого [65] Монолог Нагеля о Толстом находится в тринадцатой главе «Мистерий»: Гамсун К. Мистерии. Роман / Пер. с норвежск. М. П. Благовещенской. М., Б. г С. 212–220. . Озоруя, и мы, было, завторили Гамсуну — Нагелю. Но ненадолго! В 1909-10 гг. мы вновь не отрывали своих восхищенных взоров от сияющих факелов — страниц «Войны и Мира», «Анны Карениной», «Севастопольских рассказов», «Казаков»…

И во всех перипетиях нашей студенческой бродячей жизни с нами всегда был Чехов.

Если слово «родной» не приобрело оттенка какой — то пошловатости, то должен сказать, что «родным», близким, ни на что не претендующей родней, был нам Чехов. Во всяких спорах и разглаголах иные из нас обращались за словами к Астрову из «Дяди Вани». Например, «Женщина может быть другом мужчины в такой последовательности, сначала жена или любовница, а потом уже друг.» И, гуляя по аллеям Сокольников в Москве в 1909-10 гг., вспоминали фразу Ярцева (из рассказа «Три года»): «Москва — город, которому суждено много страдать…»

О, мы ведь хорошо знали тогда и других, но уже страшных героев: Рогожина, Парфена, князя Мышкина, Верховенских, Ставрогиных, Карамазовых, Раскольниковых, но смотрели на них издалека и чуть испуганно.

А герои чеховских шедевров шли рядом с нами.

Глядя из окна загона на фруктовый сад, где — нибудь под Харьковом, мы неизменно вспоминали «Черного монаха». Звуки духового оркестра, военной музыки переносили нас к «Трем сестрам», к «Анне на шее».

Случайный разговор с к[аким-]н[ибудь] военным врачом типа д-ра Самойленко из «Дуэли» молниеносно претворялся в нас в целый калейдоскоп лиц и образов: южное море, батумский духан, неврастения Лаевского, распутство его жены, дуэль…

И должен сознаться, что порою мы вполне разделяли весьма безутешные выводы о смысле жизни героя «Скучной истории» и Мисаила из «Моей жизни».

Денег на покупку книг было мало, но Пьер И. (Петя в сущности), один из членов клана, работал (нештатно) в публичной библиотеке [66] Петр Федорович Иноземцев, служивший в Киевской русской публичной библиотеке в 1910–1930‑х гг. помощником библиотекаря, помощником заведующего библиотекой и библиографом (см.: Л^опис Нацюнально'1 парламентсько'1 бiблiотеки Украши. Ч. 1: 1866 — лютий 1917 р. / Авт. кол.: П. Б. Гапченко та ш.; наук. ред. С.1. Бшоюнь. Кшв, 1996. С. 80, 109). Указано П. Е. Поберезкиной. , а новые книги давала нам киевская «Библиотека Идзиковского» (частная) [67] Библиотека, основанная книгоиздателем Леоном Викентьевичем Идзиковским (1827–1865) и содержавшаяся после его смерти вдовой и сыном. Каталоги библиотеки, издававшиеся в 1892, 1902, 1906 и 1915 гг., изобличают широкие вкусы комплектаторов (в 1902 и 1906 г. составителем их был Иван Иванович Самоненко, соиздатель киевского «Чтеца — декламатора»). . Казалась она нам раем, дарящим за гроши великие сокровища. Она давала «Северные Сборники» (в них печатались «Мистерии» Гамсуна), подарила «Наоборот» Гюисманса, предложила романы Винниченко, Арцыбашева (это были уже не «сокровища», но хотелось ругать их, а ругать, не читая, казалось неблагородным). Охотились за очередным номером литературно — художественного журнала «Аполлон». «Аполлон» однажды сильно поднадул нас.