Пол Трынка - Игги Поп. Вскройся в кровь

В Beat ‘Em Up главной движущей силой была агрессия, но тот же человеческий инстинкт свел в могилу его басиста за несколько месяцев до выпуска альбома в июле 2001-го. После записи Ллойд Робертс, Человек-лось, вернулся в Лос-Анджелес; 22 февраля он, по-видимому, возился с машиной перед своим домом в Южном Централе и пал случайной жертвой уличной перестрелки.

Гибель Робертса стала очередной в роковом перечне: Дэйв Александер, Зик Зеттнер, Джеки Кларк, Крейг Пайк, – все они играли у Игги на басу и все погибли, а Тони Сэйлс в 1979 году попал в аварию, был на грани смерти (рычаг переключения передач пробил ему грудную клетку) и десять недель не выходил из комы. Боуи навещал его в больнице «Сидарс-Синай», а Джим даже не позвонил. Музыкантам, которых работа с Игги травмировала физически или психически, нет числа, но сам он теперь не мог остановиться – это был вопрос гордости. Его трудолюбие одновременно впечатляло и озадачивало (Дэвид Боуи назвал пристрастие Игги к постоянным гастролям «одержимостью»), но в нем была своя логика. Джим знал, что самую лучшую музыку он сделал в первые десять лет карьеры, и одновременно считал, что тогда все это полетело в тартарары. Он часто винил в своей неудаче братьев Эштонов (и даже в 2000–2001 годах все еще проклинал Рона за лень и вечную обдолбанность), хотя на самом деле знал, что Stooges пошли ко дну из-за его собственной необузданности или просто недостаточной душевной твердости. И теперь он должен был доказывать, что силен, должен был искупить слабость, проявленную тридцать лет назад. В интервью Джим неизменно излучал обаяние, но когда очередной журналист предположил, что он и в жизни такой же безумный рок-н-ролльщик, раздраженно парировал: «Слушай, чувак, я занимаюсь этим уже тридцать лет. В первые пятнадцать лет было много творчества и мало дисциплины. Потом – наоборот. Творческих прорывов меньше, а дисциплины больше».

Это была типичная мания контроля. Игги Поп выиграл войну, но не сложил оружие, пытаясь теперь, спустя двадцать пять лет, уничтожить самую память о проигранной битве. Так он провоевал почти весь 2001 год, стремясь переплюнуть каждую группу, с которой делил сцену в апреле, в мае, а также в июне, июле, октябре и ноябре. Хотя концерты, судя по всем отзывам, были великолепные, это были нелегкие месяцы. Случались привычные стычки между братьями, привычные выходки пьяных или обдолбанных музыкантов (особенно неприятные в тесноте частного самолета), появились и новые проблемы, например с сыном Игги Эриком: его уже повысили до должности тур-менеджера, но в Нью-Йорке, после выступления в шоу Дэвида Леттермена, произошла ссора, и Эрик просто исчез и оборвал связь с отцом. К концу тура группу охватила паранойя, что кого-то из них – а то и вообще всех – скоро уволят.

Не только музыканты Игги волновались о завтрашнем дне. В марте 2002 года EMI объявили, что из-за недостаточно хороших результатов на американском рынке проведут большое сокращение штатов по всему миру, а также откажутся от некоторых артистов. И, разумеется, они заинтересовались тем, сколько денег в корпоративную казну приносит Игги.

В это время у Джима появилась привычка складывать свои компакт-диски в стопочку. Стопочка образовалась высокая. Мир шоу-бизнеса зыбок и нестабилен, и тот факт, что примерно раз в два года в стопке появляется новый компакт, вызывало у него гордость. В какой-то момент Джим задумался над тем, чтобы разделить диски на две стопки: одна для крутых альбомов, другая для посредственных, – но быстро сообразил, что вторая стопка получится гораздо выше, чем хотелось бы. С этого момента он сказал себе: если я и дальше собираюсь добавлять сюда новые диски, к этому надо относиться серьезно.

C проворством и воодушевлением молодого песика снует Джим Остерберг по своему скромному одноэтажному домику в Майами, старомодно-учтиво ухаживая за гостями: хлопочет, предлагает прохладительные напитки, беспокоится, не бьет ли вам в глаза безжалостное флоридское солнце.

Первым делом он, по обычаям американского Юга, ведет нас на экскурсию по маленькому (всего одна спальня) жилищу. Между деревянным фасадом и улицей – длинная лужайка с жесткой флоридской травой, пара пальм и несколько кустов рододендрона. Черный «роллс-ройс-корниш» прячется от солнца в пристройке-гараже. Сам дом крошечный, прямо игрушечный, и, несмотря на обилие украшений – гаитянская наивная живопись, русские иконы, рисунок Брайона Гайсина, групповой портрет The Stooges работы самого Игги по присланной поклонником фотографии, норманский трон, – все вместе производит впечатление почти монашеского аскетизма. В комнатке, где Игги сочиняет песни на игрушечном пианино, стопка компакт-дисков. Рядом, в шкафу за стеклом – ярко-красная ударная установка “Woodstock”, детская, высотой меньше полуметра. За нее-то садится Скотт Эштон – «Рок Экшн», громила ростом шесть футов [29] Примерно 183 см. , – когда возрожденные Stooges приезжают сюда, в латиноамериканский квартал на окраине Майами, репетировать. Смешнее не придумаешь – шестидесятилетние мужики, друзья юности, тридцать лет спустя репетируют и вспоминают прошлое в этой комнатушке, скрючившись над детскими инструментами.

Надо же – у Джима, как у всех, есть семейные фотографии, на столике у двери, ведущей на задний двор, – вот Луэлла, рядом Джеймс-старший: форма военного летчика, обаятельная улыбка. Джим регулярно видится с отцом, теперь он в доме престарелых в Миртл-бич; правда, фотографий Эрика и недавно родившейся внучки, с которой Джим, кажется, до сих пор не знаком, не видать.

Рядом с папиной фотографией – мутный любительский снимок, довольно безвкусный: пожилой джентльмен с благостной улыбкой обнимает амазонку-подружку, чьи острые, как торпеды, груди торчат на уровне его головы. Только через несколько секунд я понимаю, что это Игги. Снимок неудачный, рядом с Ниной Игги выглядит стариком – судьба многих флоридских миллионеров.

Сам он явно не комплексует, что трогательно. Тут же знаменитый обнаженный портрет, сделанный когда-то Джерардом Малангой, причем главный объект стратегически загораживает другая фотография. Несколько секунд мы обсуждаем этот портрет: я рассказываю, что поместил его на обложку одного особенно аморального номера журнала MOJO , коего был редактором, и признаюсь, что горжусь. Игги смотрит на меня якобы с ужасом и говорит: «Я знаю, прямо не верится». Я внимательно вглядываюсь в его лицо: издевается? – вроде нет. В том же духе идет вся беседа: я спрашиваю про порок, предательство, месть, психбольницу, а отвечает зрелый, хорошо воспитанный, чистый душой человек, так, будто все это было не с ним, или его, как вольтеровского Кандида, просто закрутила безумная волна истории.