Роджер Долтри - Моя история. Большое спасибо, мистер Кибблвайт

Итак, в день своего пятнадцатилетия я должен был прийти домой пораньше и сообщить родителям печальные новости. Они были опустошены. Мне кажется, что все действительно могло закончиться серьезной дракой между мной и папой. Он вовсе не был жестоким человеком, но в тот день он был зол как черт. Я просто не понимал, в чем была проблема. Со мной все в порядке. Если бы кто-нибудь объяснил, что школа в первую очередь для меня, а не для учителей или системы, и что есть причины, по которым я должен придерживаться этих правил, то все сложилось бы иначе. Но никто со мной об этом не разговаривал. Я был доволен жизнью, пока мне не исполнилось одиннадцать лет, а затем мне пришлось пойти в эту школу. Мне казалось, что меня наказывают. Мне никогда не приходило в голову, что ходить в школу – это полезное занятие. Я думаю, что так оно и было.

В первой школе передо мной стояла цель как можно лучше сдать экзамен «11+». И я блестяще справился с этой задачей. Но в следующей школе вообще не было никакой цели. Поэтому, когда появилась рок-н-ролльная музыка, она стала моей целью. Я решил, что буду заниматься этим. У папы на этот счет были другие планы. Закончив орать, он отправил меня прямо в службу занятости, и я неделю отработал на стройке.

Если бы не Элвис, я бы жил жизнью простого работяги. Но когда я впервые увидел Элвиса, в двенадцать или тринадцать лет, я понял, чем хочу заниматься. Конечно, Элвис был Элвисом. Элвис-Пелвис (одно из популярных прозвищ Элвиса Пресли. – Прим. пер. ). Король рок-н-ролла. Недосягаемая вершина для мальчика из Шепердс-Буш. Никто не мог быть как Элвис, хотя мы все думали, что можем выглядеть, как он. Нам был не по карману бриолин, чтобы зачесать волосы назад в стиле Короля, но мы добивались неплохих результатов с помощью мыла.

Но затем появился Лонни Донеган и перевернул мой мир в ту же секунду, как я увидел его в нашем маленьком черно-белом телевизоре в марте 1957 года. Лонни не был похож на Элвиса, он носил смокинг и галстук-бабочку, что было совсем не круто. Но он пел аппалачскую народную песню под названием «Cumberland Gap». Несмотря на то, что я не понимал, о чем там шла речь, она тронула меня. Музыка Лонни была первозданной. Я почувствовал дрожь. Тогда я еще не знал, как это называется, но недавно я прочитал статью об этом. Ученые из Университета Восточного Вашингтона изучали реакцию людей на музыку. Две трети из нас испытывают сильную эмоциональную реакцию на неожиданные стимулы, особенно на музыку. Если вы погружены в музыкальную пьесу и «открыты для переживаний», у вас больше шансов испытать эту дрожь. Именно так я всегда относился к музыке. Так было, когда я слушал Лонни, и точно так же было каждый раз, когда я пел перед аудиторией. Я не просто пою – я чувствую. Если повезет, то зрители не просто будут слушать, но прочувствуют музыку на каком-то глубинном, первобытном уровне.

Еще до Лонни и его скиффл-группы музыка начала претерпевать изменения. Я помню, когда мне было около шести, на дневных шоу начали ставить больше американской музыки. Мой дядя играл на барабанах в небольшом джаз-бэнде, и он души не чаял в Хэнке Уильямсе. Это был первый раз, когда я услышал кантри. Но когда я открыл для себя Лонни, который исполнял все эти народные песни, такие как «Bring A Little Water, Sylvie» и «The Midnight Special», все стало по-другому. В его выступлении был свой шарм. Когда Лонни запрокидывал голову и выл, я подумал, что именно это мне и нужно. Я понимал, что Элвисом мне не стать, но неплохо подражать Лонни мог даже я. Лонни был менее контролируемым, более приземленным, и меня это устраивало. Именно после этого, вдохновленный традициями скиффла, я в возрасте двенадцати лет решил смастерить свою первую гитару.

Чтобы достать все необходимое, я должен был устроиться на летнюю работу, что тогда было в порядке вещей для ребят моего возраста. Мне удалось получить место в прачечной. Я начинал с самой нижней ступени карьерной лестницы – разгружал корзины с бельем. Черт возьми, я не мог поверить, в какой грязи жили некоторые люди. После одной из самых долгих недель моей двенадцатилетней жизни, в момент, когда я пытался не дышать через нос и сдерживать рвотные позывы от запаха только поступившей порции белья, босс сказал, что повышает меня. Повышение? Так я и поверил. Меня перевели к стиральным машинам. Работа состояла в том, чтобы доставать из машин мокрые, только что вымытые простыни, которые весили целую тонну, и расправлять их. Я должен был поспевать за женщинами, которые занимались глажкой, а они были на сдельном окладе. Скармливать этим женщинам распутанные простыни было одним из самых тяжелых занятий в моей жизни.

Да уж, я заплатил за эту гитару высокую цену, но к концу лета у меня было достаточно денег, чтобы купить необходимый для начала работы материал. При этом я ориентировался на очень дешевый инструмент, который мне одолжил один из коллег папы. С натяжкой это можно было назвать испанской гитарой. Я вырезал корпус из фанеры и согнул по бокам более тонкие кусочки. Я понятия не имел, как прикрепить корпус к грифу, но каким-то чудом у меня это получилось. Затем я обследовал мастерские Хаммерсмита по ремонту музыкальных инструментов на наличие проволоки для ладов, креплений, колков и мало-мальски приличного бриджа. После многочисленных усилий и экспериментов мне удалось создать нечто, что можно было назвать гитарой. По крайней мере это выглядело как гитара и имело такое же устройство. Временами мой инструмент даже звучал как гитара, и этого было достаточно.

Я играл каждую свободную минуту, дарованную мне Господом (и моими надоедливыми учителями), и даже немного чаще. Удивительно, как можно увлечься чем-нибудь, если тебя не мучают тригонометрией. «Гитара» была больше похожа на терку для сыра, прикрепленную к куску дерева, поэтому мои пальцы ужасно кровоточили, но через пару недель я освоил три аккорда, с помощью которых можно было играть почти все, что крутили по радио. Через пару недель после этого я отыграл свой первый концерт, совместив образ Лонни с прической Элвиса. Концерт был в молодежном клубе, и я нисколечко не нервничал. Я просто поднялся на сцену и без промедлений начал играть «Heartbreak Hotel».

Если вы спросите, откуда у тощего мальчика, пришибленного тяжким грузом школьных проблем, взялась уверенность предстать перед людьми с гитарой из фанеры и выступать, то я вряд ли смогу это объяснить. Это и тогда казалось странным, и до сих пор я сам не до конца понимаю, как у меня все это получилось, но я выжил и моя гитара тоже. Правда, через неделю она сломалась пополам. Мой небольшой просчет в дизайне сулил мне большие неприятности, потому что теперь я играл в группе. Не совсем группа в привычном понимании – скиффл-группа. Я начал играть в скиффл-группе, и моя фанерная гитара развалилась через шесть недель. На помощь пришел мой дядя Джон, который работал плотником в Бедфорд-парк. Он наблюдал, как усердно я пытался смастерить первую гитару, и теперь собирался помочь мне со второй. На этот раз мы как следует соединили гриф с корпусом, который, к тому же, был отполирован по-французски. Высота струн была комфортнее. Интонация все еще была далека от идеала, но мне нужно было сыграть лишь три волшебных аккорда. Гитара выполняла свою работу и, самое главное, не треснула пополам через шесть недель. На самом деле она продержалась почти три года. И с тех пор, каждый раз, когда у меня было свободное время, я всюду ходил с этой гитарой, болтавшейся у меня на шее.