Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

В долгий и беспросветный период правления американской академии, отказ от ангажемента публики привел к тому, что гуманитарные науки, и без того находящиеся под огнем культуры, в которой было все труднее и труднее разглядеть какие угодно ценности, кроме финансовых, оттесняли гуманитарные вопросы на периферию общественного дискурса. Зонтаг до конца жизни защищала работы, которые все чаще и чаще с усмешкой называла «каноном». Ее поведение начали воспринимать в качестве консервативного. Но этот консерватизм не имел ничего общего с политическим консерватизмом. Консерватизмом Зонтаг был консерватизм великих художественных книг и Чикагского университета, а не консерватизмом Шерман-Оукса и Рейгана.

В 60-х Зонтаг была символом всего нового. Но политический радикализм во время войны во Вьетнаме не был несовместим с уважением авторитетов прошлого. В 1988 году она призналась в том, что ее энтузиазм по поводу некоторых художественных форм был преувеличен.

«В 1960-х я не была честна сама с собой по поводу достижений le nouveau roman. Мне больше нравилась сама идея такого романа. Я писала о Саррот и Роб-Грийе. Мне гораздо больше нравились эссе этих авторов и их идеи по поводу фикшн, чем тот худлит, который они сами писали» [1079].

В те годы она часто высказывала свое презрение «романа». Это являлось отражением ее неуверенности в самой себе, что помогает объяснить «заумь» худлита ее собственного производства. Но, согласно записям в дневниках, Зонтаг прочитала тысячи романов, многие, если не большинство из которых были примерами традиционной культуры, наподобие тех, которые Бродский рекомендовал читать своим студентам. Это была культура, которую она обожала со времен магазина канцтоваров в Тусоне.

БЛАГОДАРЯ ГОДАМ КРОПОТЛИВОГО ТРУДА ОНА БЫЛА В СОСТОЯНИИ ЗАЩИЩАТЬ ЭТУ КУЛЬТУРУ В ГЛАЗАХ ШИРОКОГО ЧИТАТЕЛЯ, И САМО СОЧЕТАНИЕ СЛОВ «СЬЮЗЕН ЗОНТАГ» ЯВЛЯЛОСЬ СИНОНИМОМ ВЫСОКОЙ КУЛЬТУРЫ.

Чувства уважения и любви всегда пробуждали лучшие стороны ее характера, в этих случаях она редко ошибалась. И в политике ей удалось избежать неубедительной стороны своей философии, отойти от «инфантильного левачества 60-х», чтобы снова стать, по словам Коха, умным человеком.

Однако Зонтаг не стала постепенно открещиваться от левых взглядов в своих статьях, а драматическим жестом разорвала свою связь с левыми. Чтобы рассказать об этом, надо будет объяснить язык политических дебатов тех времен, потому что сейчас он практически утрачен. 2 февраля 1982-го Зонтаг отреклась от коммунизма на мероприятии, которое позднее получило название «зал муниципалитета».

Незадолго до распада СССР в США остались лишь незначительные островки, на которых все еще обсуждали преимущества и недостатки коммунизма. Дни, когда Partisan Review поздравлял беременных женщин с тем, что они родят «будущих граждан Советской Америки», были так же далеки, как и дни, когда «на страницах этого журнала, который Эдмунд Уилсон назвал Partisansky Review, бесконечно обсуждали свои мнения сталинисты, троцкисты, ленинцы и марксисты-ленинцы» [1080].

На протяжении десятилетий в моде были разные коммунистические модели. Зачастую этими моделями были такие страны, как Вьетнам и Куба, мнения по поводу которых в стране разделялись. Однако интерес к коммунизму в США нельзя назвать чем-либо, имевшим отношение к реальной политике, членство в компартии США было в лучшем случае микроскопическим. Американцы интересовались коммунизмом главным образом в надежде на то, что можно найти альтернативу потребительскому капитализму, который казался таким же разрушительным (для бедных и бесправных, для культуры и окружающей среды), как и непобедимым. Марксизмом люди интересовались для изучения возможностей использования его полезных выводов в условиях демократии, даже самые отпетые радикалы соглашались с тем, что коммунизм извращен везде, где бы ни существовал, несмотря на то, что в определенные периоды были популярны такие страны, как Куба или Северный Вьетнам. Большая часть этого дискурса касалась эстетических и культурных вопросов, и происходил этот дискурс в Нью-Йорке. А Нью-Йорк был миром Сьюзен, «американской группой Блумсбери», в которой у Зонтаг была репутация «самой радикальной из всех радикалов» [1081].

С середины 70-х она начала общаться с Бродским и другими писателями-иммигрантами из соцлагеря, пострадавшими от коммунизма. Бродский четко объяснял ей, что писателям пришлось пережить на родине, после чего Сьюзен «снова стала умным человеком». Впрочем, еще до этих встреч она неоднократно посещала коммунистические страны и имела возможность увидеть своими глазами, что такое коммунизм. Во время их совместной поездки на Кубу в 1968 году Роберт Силверс встретился с поэтом Эберто Падильей, описавшим ухудшающуюся ситуацию в вопросах прав человека. В марте 1971-го Эберто Падилью арестовали и пытали. После того как его отпустили, Падилья сделал «признание», очень похожее на то, какие делали в СССР «враги народа» в 30-х: «Я был агентом ЦРУ с тех пор, как мне было пять лет», или что-то типа этого, – рассказывал Силверс. – И [кубинские власти] настолько сглупили, что все это напечатали» [1082].

История Эберто Падильи изменила мнение о кубинской революции у многих из иностранцев, которые ее поддерживали. Сьюзен присоединилась к лучшим представителям латиноамериканской, а также европейской интеллигенции (Сартр, де Бовуар, Кортасар, Пас, Рульфо, Марио Варгас Льоса и другие), чтобы выразить свой протест. Зонтаг подписала два отдельных письма, сперва для Le Monde, потом для New York Times. Правда, после этого она пошла на попятную. На собрании один из выступавших обвинил Падилью в «элитизме и желании создать маленькую литературную группку, державшуюся вдалеке от народа». После этого Зонтаг сказала, что «очень сожалеет» о том, что подписала те письма. Она подписала их, «потому что ей сказали, что это будет личное письмо» Фиделю, и «понятия не имела, что все выльется в новости на первой странице New York Times» [1083]. Правда, письмо в New York Times она подписала после того, как первое «личное» письмо уже опубликовали в Le Monde.

Но как и за многие другие политические ошибки, Сьюзен потом расплатилась сполна. Спустя почти 10 лет Силверсу позвонила жена Падильи, которая покинула Кубу в 1979-м. Она умоляла Силверса способствовать получению разрешения ее мужу уехать в Америку. Силверс пригласил на ланч советчика семьи Кеннеди Артура Мейера Шлезингера-младшего, объяснил ситуацию, после чего ему посоветовали обратиться к Тедду Кеннеди. Через неделю позвонили из офиса сенатора с сообщением о том, что Падилья скоро прибудет в Нью-Йорк рейсом из Канады. С одной стороны, это была большая победа, но с другой – возникали некоторые проблемы. Пресс-конференция после прибытия Падильи закончилась, «человек из офиса Кеннеди дал ему 1000 долларов, и у него была нормальная виза, – вспоминал Силверс. – Но дальше-то что? Что он будет делать? Где ему жить?»