Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Автора романа обвинили в богохульстве и была объявлена фатва (или в другом написании «фетва», вскоре это слово стало употребляться так часто, что его не надо было выделять курсивом). В результате фатвы погибли 60 человек. Взрывали книжные магазины в США и Англии. В норвежского издателя Рушди, а также в переводчиков на турецкий и итальянский языки стреляли и ранили их. Его переводчик на японский был убит. Сам Рушди в течение многих лет скрывался под охраной полиции и неоднократно унизительно «извинялся» перед иранскими властями. Кроме этого, у Рушди возникли и другие проблемы: его покинули коллеги-писатели, которые придерживались «умеренного и неконфронтационного подхода», что, по сути, сводилось к обвинению Рушди в том, то он сознательно провоцировал этот инцидент. «Мне кажется, что никто из нас не может вести себя дерзко по отношению к великой религии без последствий для самого себя», – заявил умудренный жизненным опытом Джон Ле Карре. Антисемит Роальд Даль назвал Рушди «опасным оппортунистом», который «точно знал, что он делает, и не может от этого факта отвертеться. Сенсациолизм действительно может сделать невыдающуюся книгу бестселлером, но мне кажется, что это дешево» [1190].

В 1989 году слово «фатва» было новым, и люди испугались. «Это был первый «вкус» того, то называется теократией, – говорил Доктороу. – Это был первый опыт отношений межу верой и насилием в той части земного шара» [1191]. В США книга даже не была опубликована, выход романа планировался на 22.02, спустя неделю после заявления аятоллы. Вначале все склонялись к мысли, что это какое-то непонимание, но потом, когда была объявлена фатва, известные американские писатели, отдельные из которых выступали против цензуры в Корее, как-то быстро испарились. «Я вам это говорю только потому, что они уже мертвы, – рассказывала Карен Кеннерли. – Но Артур Миллер сказал, что он с этим не хочет иметь ничего общего. Воннегут сказал то же самое. До их смерти я всегда делала вид, что это неправда» [1192].

Опасность была вполне реальной: в офис ПЕН-клуба неоднократно звонили по телефону, а потом вешали трубку, в издательстве Penguin наняли телохранителей, крупные книжные сети отказывались брать книгу, опасаясь, что их может постигнуть участь других магазинов. Рушди находился под охраной британской секретной службы, но всех остальных людей, имевших отношение к роману, не охраняли. «Я знаю, что американские журналисты обзванивали людей с просьбой дать комментарий, которых очень удивило то, что как много ведущих американских писателей неожиданно стали недоступными» [1193], – говорил Рушди. Даже Мейлер, который обычно «впрягался» и боролся, колебался. И все же оказалось, что в Америке есть писатель, который готов «впрячься».

Ситуация изменилась в течение нескольких дней. «Сьюзен привела их в чувство, и почти все открыли в своей душе «лучшие порывы» [1194], – писал Рушди. Смысл тактики Зонтаг сводился к тому, что надо привлечь внимание к самой книге, которую практически никто не видел. ПЕН-клуб предложил писателям почитать отрывки из книги. На это приглашение отозвались Мейлер, Джоан Дидион, Дон Делилло, Доктороу, Диана Триллинг, Лэрри МакКартри, Эдвард Саид, Роберт Каро и Леон Уисельтир. «Я рад, что тогда президентом была Сьюзен, а не какой-нибудь более робкий человек», – говорил Рушди.

Эта солидарность придала сил Рушди, опустившему руки от «не исламского враждебного отношения». «На другой стороне баррикад были кардинал Нью-Йорка, главный британский раввин и римский папа. Все они были готовы обвинять, даже не прикасаясь к книге». Однако на следующий день после чтений писателей сетевые книжные магазины B. Dalton и Barnes & Noble объявили, что будут продавать книгу Рушди.

«ДЛЯ МЕНЯ ЭТО БЫЛО ОЧЕНЬ ВАЖНО, – ГОВОРИЛ ОН ПОСЛЕ ЧТЕНИЙ. – ЕСЛИ У ТЕБЯ ЕСТЬ СОЮЗНИКИ, ЭТО ПРИДАЕТ СИЛ». И ПЕРВЫМ ЕГО СОЮЗНИКОМ БЫЛА ЖЕНЩИНА ПО ИМЕНИ «ХОРОШАЯ СЬЮЗЕН».

Когда Зонтаг познакомилась с Энни Лейбовиц, последняя была известной даже по меркам славы мира Сьюзен. Энни тогда еще не исполнилось 40 лет, но она была уже известна с юношеских лет (она родилась в 1949 г.). Отец Анны-Лу был офицером ВВС, и ее детство, так же как и детство Сьюзен, было детством кочевника. Постоянные переезды помогли поставить семью в центр мира Энни: «Мои сестры и братья» (вместе с Энни их было шестеро) «всегда были и остаются моими лучшими друзьями» [1195]. Жизнь в переездах привела к тому, что отношения с людьми, не являющимися членами семьи, было сложно поддерживать. Но для работы фотографа, который может появиться где угодно, «просканировать» комнату и сделать нужные снимки, «кочевой» жизненный опыт имел положительное значение.

Точно так же, как у Сьюзен, мать Энни была алкоголичкой; как у Зонтаг, у Энни во взрослом возрасте проявились черты ребенка алкоголиков. Неуверенность в себе, стремление показать, на что она способна, и добиться профессиональных успехов, вечная пытка перфекциониста самой себя и окружающих, постоянно возникающие жизненные кризисы, метание от неудержимой щедрости до безудержного гнева и склонности к насилию. Точно так же как и у многих детей, родившихся в семьях алкоголиков, у Энни была склонность к злоупотреблению препаратами [1196], хотя, в отличие от Зонтаг, она считала, что у нее было «очень счастливое детство», от которого «осталось сильное чувство любви» [1197].

Во время войны во Вьетнаме отец Энни служил на базе ВВС Кларк на Филиппинах, являвшейся основной логистической базой американской армии. Он часто бывал во Вьетнаме. В 1967-м, в разгар конфликта, Энни начала учиться в художественной школе в Сан-Франциско. Отучившись год рисунку, она навестила родителей, и вместе с матерью они посетили Японию. Там Энни купила свою первую профессиональную фотокамеру и забралась с ней на вершину горы Фудзи. Ей нравилось, что фотографию можно увидеть очень быстро после того, как она снята, но при этом ее также привлекала уединенная работа художника в студии. «В то время среди художников был в моде гневный абстрактный экспрессионизм, – говорила она. – Но я не была готова к абстракции. Мне хотелось реальности» [1198]. Став фотографом, она сохранила видение и восприятие художника, и по мере приобретения опыта, понимания техники и увеличения бюджетов на съемку это художественное восприятие все сильнее ощущалось в ее работах.

В 1969 году Энни разрывалась между преданностью своему отцу и собственными антивоенными убеждениями, в результате чего не выбрала ни то, ни другое, нашла нестандартный выход из этой ситуации и уехала в кибуц. Через некоторое время она поняла, что, «став экспатриантом, ты ничего не решишь», и вернулась в США с массой сделанных в Израиле фотографий. Спустя год после публикации «Путешествия в Ханой» Энни начала снимать на антивоенных митингах в Сан-Франциско и Беркли. Бойфренд Энни убедил ее в том, что она должна показать свои фото в журналах, и она принесла свои фотографии антивоенных маршей в Израиле в редакцию только что появившегося Rolling Stone. Ставший спустя несколько лет арт-директором Роджер Блэк говорил: «Для молодого поколения Rolling Stone был, возможно, самым важным журналом тех времен» [1199].