Ольга Хорошилова - Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

И потом многие живописцы, скульпторы, графики и даже великие княгини (Мария Федоровна, к примеру) изображали государыню такой же — строгой девой-воительницей в шлеме и античном панцире. Эти портреты копировали европейские мастера, в том числе миниатюристы. В Париже, как говорят, можно было купить пуговицы для мужских кафтанов с профилем Минервы-Екатерины.

Этот античный образ очень подходил императрице. Афина — не женщина и не мужчина, целомудренная дева с повадками воина, покровительница наук и просвещения. Она — миротворица, но отлично вооружена, умеет прощать, но и красиво карать.

Важно также и происхождение Афины-Минервы — из головы Зевса. Если богиня была аллегорией императрицы, то Громовержец олицетворял самого Петра Великого, реформы которого ревностно продолжала государыня, с удовольствием подчеркивая свою с ним связь. На пьедестале «Медного всадника» велела поименовать себя Catharina Secunda, намекая на то, что она вторая после Петра Первого. Статс-секретарь Адриан Грибовский вспоминал, что императрица повсюду возила с собой табакерку с миниатюрным портретом Петра и объясняла это так: «Это для того, чтобы мне спрашивать себя каждую минуту: „Что бы он приказал, что бы запретил, что бы сделал, будучи на моем месте“».

Екатерина Алексеевна при любом удобном случае демонстрировала свою близость Петру. Она подражала ему, тогда как придворные подражали ей самой.

В России всегда любили власть и относились с трепетом душевным к властям предержащим. Неудивительно, что любовь Екатерины II к мундирным платьям и ее забавный опыт травестии переняли придворные дамы. Первой была Екатерина Дашкова.

27 июня 1762 года вовлеченная в заговор княгиня решила переодеться в мужской костюм, чтобы ее, заговорщицу, не узнали на улице. Вызвала портного, распорядилась справить наряд, и весь день, пока его ждала, ходила в мужской шинели. Поздно вечером, к большому своему неудовольствию, узнала, что портной не успел с заказом. «Это злосчастное обстоятельство вынуждало меня сидеть в полном одиночестве в моей комнате», — вспоминала Дашкова.

Впрочем, мужской камуфляж оказался не нужен: 28 июня великую княгиню Екатерину поддержала гвардия. Опасность миновала. Дашкова стремглав полетела к провозглашенной императрице. И обе отважные дамы переоделись в военную форму, лучше соответствовавшую событиям. Екатерина надела мундир Талызина, Дашкова — кафтан офицера лейб-гвардии Преображенского полка, одолженный у Михаила Пушкина.

Княгине, безусловно, понравился этот наряд, а также тот эффект, который он произвел. В своих «Записках» она не без удовольствия отметила: «Никто из достопочтенных сенаторов не узнал меня в моем военном обмундировании, и императрица, быстро это заметившая, сообщила им, кто я… я была похожа на мальчика в мундире, который осмелился войти в святилище сенаторов и говорить на ухо императрице».

Однако этот маскарад понравился не всем. Если верить записке Михаила Бутурлина, 28 июня княгиня, одетая в мундир, въехала в расположение лейб-гвардии Измайловского полка и, увидев среди офицеров Василия Нарышкина, своего дальнего родственника, попросила у него шляпу. Тот обомлел от вида княгини и от дерзкой просьбы. Выпалил: «Вишь, бабе вздумалось нарядиться шутихою, да давай ей еще и шляпу, а сам стой с открытой головой!» О реакции Дашковой Бутурлин умалчивает, но вряд ли ей понравились такие резкие слова.

Княгиня не спешила расставаться с мундиром и носила его еще несколько дней после переворота. Описывая очередную встречу с императрицей, во время которой ей вручили ленту ордена Святой Екатерины, княгиня заметила: «Я поцеловала ее руку в знак благодарности. Я была в военном мундире с красной лентой через плечо и без орденской звезды, в одной шпоре, и была похожа на пятнадцатилетнего мальчика».

Ей, безусловно, нравился и сам военный костюм, и то, что в нем она выглядела по-мальчишески юной.

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова.

Художник Л. Ф. Тишбейн (?). 1780-е гг. Кадриоргский художественный музей (Эстония)

Княгиня Екатерина Романовна Дашкова в старости.

Гравюра. 1840 г. Коллекция Ольги Хорошиловой

Дашкова баловалась переодеванием и до переворота. Об этом есть упоминание в письме великой княгини Екатерины Алексеевны, которое датировано началом 1762 года: «Между 5 и 6 часами отправляюсь в Екатерингоф. Там я переоденусь, потому что не хочу ехать по городу в мужском костюме; поэтому отказываюсь брать Вас (то есть Екатерину Дашкову. — О. Х. ) к себе в карету и советую Вам прямо отправляться туда, а то, чего доброго, этого действительно прекрасного всадника примут за моего обожателя».

Вероятно, по этой причине изображения русских «неизвестных» дам в мундирах, смахивающих на симпатичных юношей, спешат связать с княгиней Дашковой. Так было в случае с портретом, хранящимся в Государственном историческом музее (Москва). На нем представлена круглолицая, розовощекая, пышущая здоровьем девушка в мужском парике и галстуке-солитере, в мундире с шитьем, звездой и лентой ордена Святой Екатерины. Надпись на обороте гласит: La Princesse Dachkoff, nee Worontsoff, amie del’Imperatrice Catherine («Княгиня Дашкова, урожденная Воронцова, подруга императрицы Екатерины»). Исследователи, впрочем, установили, что надпись сделана гораздо позже — в XIX веке. И провенанс портрета из собрания светлейшего князя Семена Михайловича Воронцова, и сама дама в военной форме свидетельствовали в пользу версии о княгине Дашковой. Однако она ошибочна.

Цвет мундира-колета и форма галунов говорят в пользу кирасирского полка. Екатерина Дашкова могла носить только мундир лейб-кирасир, и то лишь с 24 июля 1762 года, когда ее супруг стал вице-полковником этой части, получив чин от самого полковника, то есть императрицы Екатерины II. Но форма лейб-кирасир еще в правление Петра III была не такой, как на портрете: офицеры носили кафтаны с зеленым приборным сукном и золотыми галунами. На колете дамы прекрасно видны серебряные галуны и темно-синее приборное сукно. Кроме того, княгиня Екатерина Романовна, описывая переворот 1762 года, много раз упоминала, как хороша она была в мундире и как вводила всех в заблуждение своей мальчишеской внешностью. И если бы она носила такой щегольской кирасирский колет, то непременно упомянула бы об этом в «Записках» или где-нибудь в письмах, об этом совершенно точно судачили бы современники, которые искали любой повод посплетничать о ее «мужеподобии».