Константин Симонов - Записки молодого человека

— Был? — спросил комиссар штаба.

— Был,— радостно ответил капитан.

— Ну, значит, поздравляю с орденом Красного Знамени. У командующего слово твердое. Раз до­брался, значит, все.

— Командующий у себя? — спросил капитан, ви­димо, до того уставший, что на него даже не про­извели впечатления эти слова об ордене. Комиссар сказал, что командующий у себя, и сам повел капи­тана к Болдину. Через три минуты капитан вышел из кабинета, и оттуда донесся голос Болдина:

— Вы там посмотрите, чтобы его накормили, напоили и обогрели как следует!

Но капитан шел через комнату такой тяжелой, ша­тающейся походкой, что было совершенно ясно, что с ним теперь можно сделать только одно: немед­ленно уложить этого смертельно усталого человека слать.

Итак, наш самолет из Москвы не пришел и на второй день. Стали ждать его на третий. К вечеру, когда еще сильнее разыгралась метель и остава­лось совсем мало надежды на то, что самолет при­дет сегодня, с аэродрома в штаб позвонил Темин. Редактор прислал его вместе с самолетом.

Вскоре в тесную комнату, где мы жили с Трояновсккм, ввалился Темин и корреспонденты "Из­вестий" Гурарий и Беликов. Оказывается, они при­летели двумя самолетами. Утром решено было ле­теть всем вместе.

За ужином один из братьев-корреспондентов с большим пафосом стал громить всех эвакуировав­шихся иэ Москвы.

Надо сказать, что в те дни у многих оставшихся в Москве было кисловатое отношение к тем, кто уехал из нее в октябре. Слишком уж много народу уехало в то время, в сущности, без приказаний и распоряжений, под тем или иным соусом. Но я лично, во-первых, трезво делил всех уехавших на уехавших по приказанию и уехавших в качестве, ес­ли так можно выразиться, "добровольцев", а во-вторых, думая об этих последних, понимал, что как бы и кто бы из нас ни метал гром и молнии на их головы сегодня, через пять дней после того, как они вернутся, это будет забыто в силу прирожден­ных свойств нашей русской натуры.

Но наш разгорячившийся товарищ придерживался другого мнения. Он говорил об эвакуировавшихся из Москвы и оставшихся в Москве так, словно шест­надцатого октября пролегла некая черта всемирно-исторического значения: пропасть, бездна между москвичами и так называемыми "куйбышевцами". Он говорил об этом то с гневом, то с сарказмом: что мы им этого не простим, что им этого не про­стит сама история; что они потом попробуют вер­нуться как ни в чем не бывало, в то время как мы тут в самые тяжелые дни... и так далее и тому по­добное!

Не стал бы приводить этот разговор, если бы он не остался в моей памяти до такой степени отчет­ливо.А запомнился он потому, что был всего лишь наиболее откровенным и забавным из целой серии похожих на него, вспыхивавших в ту зиму в Москве. Смешная сторона таких разговоров состояла в том, что люди, любившие поговорить на эту тему, в ду­ше считали свое присутствие в Москве чуть ли не подвигом и именно с этих самоутверждающих пози­ций клеймили уехавших.

Порой даже те, кто остался чисто случайно — или потому, что им не досталось места в поезде, или потому, что они опоздали, или потому, что о них просто-напросто забыли в момент эвакуации,— со­вершенно забыв это, вполне искренне и всерьез привыкли считать себя, людьми, оставшимися из глу­боко принципиальных соображений.

Я говорю это, конечно, вообще о подобном на­правлении мыслей, а не о самом нашем собеседни­ке, который, в сущности, был милым и хорошим парнем, только, пожалуй, несколько преувеличивав­шим в тот вечер размеры своего исторического подвига.

Рано утром мы пошли с Трояновским в штаб узна­вать ситуацию под Калугой. На самолетах под Ка­лугу надо было летать с таким расчетом, чтобы ут­ром долететь туда, собрать там материал о ее взя­тии и к вечеру прилететь обратно в Тулу. Долететь до Калуги и отправить самолеты обратно, а самим остаться там значило рисковать отрезать себе все возможности своевременной доставки материалов о взятии города.

В штабе нам сказали, что большая часть Калуги пока что по-прежнему в руках немцев, идут только ожесточенные бои на ее окраине. Одновременно мы узнали, что южней конный корпус Белова, как об этом только что сообщили, сегодня ночью во­рвался в Одоев. У меня возникла идея полететь в Одоев, вернуться оттуда, передать материал, а на следующий день, если выяснится ситуация, лететь в Калугу.

Кстати сказать, тут у нас в Туле оказалось сразу два фотокорреспондента "Красной звезды" — при­сланный редактором Темин и сидевший тут в Туле Кнорринг. Оба хотели лететь со мной, и мне при­шлось принимать соломоново решение: сначала сле­тать в Одоев с Кноррингом, а потом взять с собой под Калугу Темина.

Через час мы вчетвером — я с Кноррингом и из­вестинцы — двинулись на аэродром. Немного мело, но погода была сносная, лететь было можно. Летчи­ки проверили моторы, и мы поднялись. Оба летчика не слишком хорошо знали этот район, и поначалу вместо Одоева мы сели во взятом два дня назад городке Крапивне. Быстро выяснив ошибку при по­мощи окружившей самолеты стаи ребят, мы подня­лись и полетели дальше. Еще минут через пятьдесят мы сели в рощице на полянке у окраины Одое­ва. У таких же своих осведомителей — ребятишек — мы узнали, во-первых, что город этот действительно Одоев, что немцы ночью удрали отсюда и что через город все утро идет кавалерия. Мы подтащили са­молеты поближе к опушке, так, чтоб хоть их фюзе­ляжи оказались под соснами, и, оставив их там, двинулись в город,

Город представлял собой невеселое зрелище. Он был сильно побит, очевидно, не только немецкими, но и нашими бомбежками. Кроме того, немцы, ухо­дя, успели кое-что поджечь. Во всем городе были разбиты все окна. Население на три четверти раз­бежалось по окрестностям и только сейчас начи­нало собираться. По улицам шли растерянные лю­ди: они заглядывали в дома, в пустые окна и го­рестно пожимали плечами. Врезалось в память не­сколько подробностей: вывески частных парикмахе­ров с надписями на русском и немецком языках "Для господ немецких офицеров", вывески различ­ных учреждений местной магистратуры, тоже с над­писями и по-немецки и по-русски.

Гурарий и Кнорринг снимали разрушения, бро­шенные немецкие орудия, а мы с Беликовым, похо­див по городу, столкнулись с председателем рай­исполкома, который последние три часа осуществ­лял в городе местную власть. Это был немолодой человек, плохо, не по-зимнему одетый, зябко поти­равший руки и, видимо, невольно растерявшийся при виде всех разрушений и бедствий, постигших его город. Мы зашли вместе с ним в большую ком­нату какого-то дома. Здесь уже залатали фанерой несколько выбитых стекол; одна женщина мыла пол, а другая растапливала печку. В комнате не было еще ничего, ни одного стула, только кривоногий стол. Но в соседней уже толпились первые посетители. Среди них был начальник местного коммунального хозяйства, инженер, который при немцах восстано­вил здесь разрушенный водопровод. Об этом нам сказал председатель райисполкома.