Константин Симонов - Записки молодого человека

На paccвeтe Беликов, Гурарий, Темин и я с тру­дом влезли вчетвером в своем зимнем обмунди­ровании в машину и поехали на аэродром. Я занял переднее сиденье, а Темин, Гурарий и Беликов устроились сзади.

Под тряску машины я слышал, как Темин и Гура­рий лениво переругивались сзади меня — сводили свои фотографические счеты, как вдруг за моей спиной раздалась автоматная очередь. Машина вста­ла. Темин выскочил из нее первым и, очевидно, "с переляку", совершенно официально отрапортовал мне:

— Товарищ Симонов, Гурарий хотел меня убить!

Гурарий, который до этого все время цацкался и возился со своим ППД, сейчас держал автомат в руках и растерянно смотрел то на него, то на про­стреленную крышу машины.

— Интересно, как это получилось? — растерянно говорил он.

— Над самым ухом просвистела! — кричал взвол­нованный Темин, И, судя по дыркам в крыше, это была чистая правда.

Машина застряла в глубоком снегу и дальше не пошла. Оставшиеся четыре километра до самолета мы шли пешком.

На аэродроме стояло нескольио У-2, готовивших­ся к вылету. У одних прогревали моторы, в другие заливали бензин. Мало того, что была сильная ме­тель, вдобавок над аэродромом бушевали вихри снега, поднятые уже заведенными моторами. Сне­жинки сыпались прямо в лейки с бензином. Летчи­ки ворчали, что достаточно и куда меньшего коли­чества снега в бензине, чтобы моторы заглохли, но, несмотря на это ворчание, все равно готовили ма­шины к вылету. Один из наших двух самолетов сна­чала не могли завести, потом выяснилось, что нель­зя лететь без обогревательной лампы. А вдруг где-нибудь заночуем? — наконец достали эту ламлу с какого-то другого самолета.

Тем временем связные У-2 стали один за другим подниматься в воздух. Первым вылетел капитан Арапов.

Мы, как могли, торопили наших "извозчиков", что­бы они вылетели впритык за ним, но, пока они до­бывали лампу, он уже улетел. Успели улететь и другие. Теперь нам предстояло лететь, надеясь только на собственную ориентацию. Был сильный ветер и сплошная метель. К тому же довольно хо­лодно. Темин и Гурарий не захотели расста­ваться друг с другом, чтобы не вышло так, что, по­пав в разные самолеты, один из них долетит и снимет, а другой не попадет и не снимет. Мы с Беликовым селивo второй У-2.

Надо сказать, что У-2 у нас были разные. Один от­крытый, а второй, в который сели мы с Беликовым, несколько утяжеленного типа, с закрывающимися кабинками. Поначалу из-за холода нас это радова­ло, а потом именно это и вышло нам боком, Мы полетели над Тулой, обогнули ее и целиком вве­рились летчикам.

Летели мы уже около полутора часов и по време­ни должны были оказаться где-то под Калугой. Во все стороны почти ни черта не было видно. В сплошном снегопаде и болтанке меня не покидало противное ощущение, что наши летчики толком не знают, каким маршрутом они летят. Во всяком слу­чае, мы что-то излишне часто, даже для У-2, кру­жили и поворачивали в разные стороны. Я почув­ствовал, что мы заблудились, и, как потом оказа­лось, почувствовал правильно. Пометавшись и по­крутившись, мы наконец сели на какой-то поляне. Кругом был лес, вдалеке, в нескольких километрах, чернела деревня.

Когда мы вылезли, выяснилось, что летчики не имеют никакого представления о том, где мы нахо­димся. Они из-за метели уже давно сбились с доро­ги, служившей им ориентиром в полете на Калугу, и считали, что мы теперь находимся где-то между Калугой и Тулой, но где — этого они не могли ска­зать. Как в эту метель добраться теперь до Калуги, они судить не брались.

Положение было скучное. Мы насквозь промерз­ли. Метель переходила в буран. А кроме того, если учесть, что коридор, по которому прорвались наши войска из Тулы в Калугу, судя по картам, был ши­риной в шесть-десять километров, трудно было по­ручиться, что мы не сидим сейчас на территории, занятой немцами. Посовещавшись, мы решили, что другого выхода, как пробовать добираться обрат­но в Тулу и признать сегодняшний свой полет не­удачным, нет.

На поляне, на которую мы сели, лежал глубокий снег. Самолетные лыжи проваливались в нем, и, как ни форсировали моторы наши летчики, самолеты не тротались с места. Наконец, более легкий по весу самолет, на котором летели Гурарий и Темин, ото­рвался от поляны. А нам это все не удавалось и не удавалось. Тогда наш летчик сел в кабину, а мы с Беликовым встали под крыльями и, упершись в них, начали раскачивать самолет. Но каждый раз, как только мы, раскачав самолет, начинали лезть в кабину, лыжи опять утопали в снегу, и самолет не двигался. Нужно было, раскачав его, садиться в кабину уже на ходу — другого выхода не остава­лось.

Второй самолет ходил над нами, наблюдая наши старания, а мы с Беликовым все пытались оторвать­ся от грешной земли. Когда мотор давал обороты, сила ветра ударяла нам прямо в глотки и не давала вовремя вскочить в уже двигавшийся самолет. А если самолет начинал двигаться медленно и мы успевали в него вскочить, то он после этого оста­навливался и нам снова приходилось начинать все сначала. Это было тяжелое занятие — каждый раз раскачивать, бежать, вскакивать, опять раскачивать. Все крепкие слова, какие только есть в русском языке, уже были сказаны. Наконец, изо всех сил поднатужившись и раскачав крылья, мы все-таки вскочили в самолет, и он на этот раз пошел, его не заело.

Я еле дышал и, перевалившись через край кабины, окончательно втиснулся в нее уже на лету. Я так взмок, что не мог остыть до самой Тулы, ку­да мы прилетели уже в полной темноте и с трудом сели, чуть не обрубив телеграфные провода.

Как выяснилось назавтра, в тот день погода под­кузьмила почти всех летчиков. Из шести вылетев­ших из Тулы самолетов все-таки долетел до Калуги и вернулся обратно только один Арапов. Наши два самолета вернулись благополучно. У четвертого са­молета в мотор попало слишком много снега, мотор встал, и самолет шлепнулся, но, к счастью, обо­шлось без жертв. Пятый самолет разбился в шести­десяти километрах от Калуги, а шестой так и не на­шли. Очевидно, он сел где-то у немцев.

Когда после этого неудачного полета мы верну­лись в теплую комнату Трояновского и я лег на койку и вытянул ноги, а потом, подремав минут пятнадцать, захотел встать, то почувствовал, что не могу ни согнуться, ни разогнуться. Очевидно, я на­дорвался, ворочая самолет. Боль в животе была та­кая, словно там что-то перерезали ножом. Всю ночь я не спал, а утром, скрюченный, пошел к вра­чу. Ребята в этот день не полетели, так как погода была уже совершенно стервозная, еще хуже, чем вчера. Врач потрогал меня, пощупал, сначала ска­зал что-то ученое, а потом объяснил, что у меня сильное растяжение какой-то мышцы. Мне от это­го было не легче, и я едва доковылял обратно до Трояновского.