Константин Симонов - Записки молодого человека

По дороге на аэродром мы засадили машину в снег, и, вытаскивая ее, я снова надорвал себе мыш­цу. В конце концов мы приехали на аэродром в тот момент, когда наш самолет уже выруливал и катил­ся по полю, собираясь взлететь.

Когда я спросил у дежурного по аэродрому, где самолет, который идет в Краснодар, он показал: "А вот он",— на уже катившуюся далеко по полю машину.

Было глупо и стыдно. Вдобавок могло создаться впечатление, что не улетел нарочно. Я даже не знал, что делать. В руках у меня был чемоданчик, и я растерянно стоял с ним на аэродроме. Вдруг само­лет, который до этого катился по аэродрому, засто­порил. Он попал колесами в сугроб и буксовал. Мы с дежурным побежали к самолету и, задыхаясь, до­бежали до него в тот момент, когда он, погазовав, уже выбрался из сугроба и собирался взлетать. Оказалось, что на мое место уже взяли другого человека. Лишних мест в самолете не было. Но лет­чик, ругаясь, все же согласился взять меня, и бук­вально в последнюю минуту меня вместе с моим чемоданчиком подняли на вытянутых руках и впих­нули в штурманскую кабину.

Для того, чтобы представить себе дальнейшее, нуж­но описать кабину. На штурманском месте в ней уже сидел пассажир, а в лобовом целлулоидном щи­те, в специально сделанных прорезях, стояли спа­ренные пулеметы. Меня впихнули и защелкнули сни­зу люк. Самолет рвануло, и он стал взлетать. Сесть было некуда, и я устроился полусидя, вкось, на ру­коятках пулеметов. В этой тесноте я почти не мог пошевельнуться, трудно было даже двинуть рукой, чтобы вытереть лицо или поправить на голове шап­ку.

Погода была скверная. Мы обходили иакие-то бу­раны, нас качало и трясло. Из пулеметных проре­зей врывался холодный воздух, а мороз в этот день был больше тридцати градусов.

За все свои полеты на У-2 я еще ни разу и в пя­тую долю не замерзал так, как теперь.

Когда мы примерно через четыре часа полета се­ли вблизи Каменска, где тогда размещался штаб Южного фронта, я вылез из самолета полуживой. Лица не чувствовал, рук — тоже, ноги почти не от­зывались на боль. Я трясся от холода, но это как раз легче всего было поправить. В столовой у лет­чиков я выпил триста граммов водки, внутри мне стало тепло, но как я ни растирал снегом лицо и руки, они продолжали болеть.

Вдобавок ко всему выяснилось, что сегодня мы дальше не полетим.

Узнав, что здесь поблизости стоит штаб Южного фронта, я вспомнил, что во фронтовой газете рабо­тают знакомые ребята, в том числе Коля Кружков. Мне удалось по телефону соединиться с газетой и поймать там Кружкова.

Через полчаса на попутном грузовике я уже ехал в Каменск с тем, чтобы вернуться завтра к восьми утра, ко времени вылета самолета.

Редакцию удалось найти без особого труда. Я ра­достно встретился там с Колей Кружковым и позна­комился с корреспондентом "Правды" Мержановым, которого раньше не знал и который оказался моим неожиданным попутчиком до Краснодара, а потом и до Феодосии. Я лег на койку и, минут пятнадцать поотвечав Кружкову на его вопросы о Москве, за­снул мертвым сном,

Проснулся я от какого-то звяканья. В комнате сто­яли Кружков и еще кто-то незнакомый мне, и Коля, звякая бутылками, извлекал из ящика стола запас спиртных напитков. Я спросил, который час. Оказа­лось, что был уже второй час ночи. Я так и проспал Новый год.

Бутылка, которую вытащил из ящика Кружков, по­чему-то оказалась "Шато-Икемом", Мы выпили по чайному стакану этого "Шато-Икема". Коля и его спутник ушли из комнаты, а я, пощупав свою обмо­роженную физиономию, снова завалился спать. В восьмом часу меня разбудил заехавший за мной офицер связи. Посмотрев в осколок зеркала, я уви­дел, что щеки, подбородок и лоб покрыты у меня густыми багровыми пятнами, на которых местами запеклась черная корка. В таких же пятнах были и руки. А ноги так распухли, что я с трудом вдез даже в валенки Капустянского.

Но делать было нечего; надо было ехать дальше. Пришлось по дороге заехать в госпиталь, где мне намазали чем-то лицо и руки. Руки забинтовали, а на лицо наложили почти полную повязку, оставив только нос, рот и глаза.

Офицер, заехавший за мной, как мы угово­рились с ним накануне, сказал, что мы теперь выле­таем с другого аэродрома и не на той машине, на которой летели, а на другой. Так что чемодан, кото­рый у меня остался там с водкой, сапогами и ватником, можно было теперь считать пропавшим.

Мы вместе с офицером связи и Мержановым по­ехали на другой аэродром и после некоторых пре­пирательств с пилотом Скрынниковым, лихим, но заносчивым парнишкой, все-таки уселись в его са­молет, на этот раз системы "Вульти". Когда-то мы хотели взять у какой-то американской фирмы лицен­зию иа постройку этих легких пикирующих бомбар­дировщиков, но потом это намерение не осуществи­лось, а десяток таких пробных машин остался рабо­тать у нас в связи. Машина вообще была удоб­ная; у нее была отодвигающаяся крыша и кабина, в которой можно было по-человечески сидеть. Но при хорошей маневренности и скорости до трехсот километров недостаток этих "Вульти" заключался в том, что их было всего несколько на всю страну, контуры их не значились ни в одном справочнике, и некоторые наши зенитчики и летчики то и дело но­ровили сбить эти бедные машины.

Мы сели в "Вульти" и часам к двум дня оказа­лись над краснодарским аэродромом. Внизу было столпотворение вавилонское. В Краснодаре вы­пал небывалый, чуть не полутораметровый снег; все машины, стоявшие на аэродроме, были занесены им, а по краям аэродрома валялось несколько разбитых самолетов. От снега пока что была расчищена толь­ко одна летная дорожка, на которой скопилось це­лое стадо машин. С воздуха было видно, что на аэродроме копошатся и работают сотни людей, но садиться было буквальио некуда. Садиться в снег значило скапотировать, а на дорожке не хватало свободного места, учитывая изрядный пробег наше­го "Вульти".

Скрыиникоеу минут сорок не давали знака на по­садку, и он почти до полного расхода горючего все крутился и кружился над аэродромом.

Наконец, решив, что так или иначе ему все равно надо садиться, потому что дальше летать не на чем, он лихо приземлился, маневрируя между самолета­ми.

Было около трех часов дня первого января. Пока что мы оказались в Краснодаре. Теперь отсюда предстояло добираться или в Керчь, или в Феодо­сию, по нашему усмотрению.

Дороги с аэродрома в город были переметены, и машины не ходили, но трамвай, по слухам, ходил. Мы прошли километра полтора пешком, сели на трамвай и доехали до города. Сюда шесть или семь дней назад к началу операции перебралась часть штаба Закавказского фронта во главе с его коман­дующим Козловым и членом Военного совета Шаманиным. Остальная часть штаба оставалась еще на прежнем месте, в Тбилиси,