Константин Симонов - Записки молодого человека

Я поспал четыре часа, и в семь утра мы выехали на аэродром.

Задержки начались уже по дороге. Сначала за­стряла наша "эмка", и нам пришлось два километра топать по сугробам. Потом, когда мы сели в само­лет, оказалось, что у него неисправен мотор; начали искать летчика с другого самолета. А когда он по­явился, то выяснилось, что его машина еще не за­правлена. Когда приказали заправить машину, то по дороге застряла в снегу бензозаправка. Наконец, вытащили бензозаправку и заправили бензином са­молет; оставалось только сесть в него. Но перед этим летчик спросил меня, умею ли я стрелять из пулемета. Я признался, что не умею. Летчик потра­тил пять минут на то, чтоб обучить меня тому, как наводить, как поворачивать и где нажимать. Из все­го этого мне больше всего понравилось, как пово­рачивалась турель: очень мягко и с приятным шу­мом. Затем нам дали сигнальные ракеты, и мы, прежде чем влезть в самолет, обсудили, где будем садиться. Пункты, где находились штабы обеих ар­мий, наступавших на Калинин, нам были известны, но пока бы мы туда прилетели, дошли от самолета до штаба, узнали, что нам дальше делать, вернулись к самолету и полетели в Калинин, пока бы все это происходило, мы, конечно, не смогли бы успеть побывать в Калинине и вернуться к вечеру в Моск­ву. Газета осталась бы без материала.

Хотя точных известий о Калинине еще не было, было еще неизвестно, как далеко за Калинин ото­гнали немцев и где можно и нельзя садиться само­лету, но мы все же решили садиться прямо в Кали­нине. Подлететь к городу, пустить свои сигнальные ракеты на всякий случай, чтобы нас на обстреляли свои, и садиться. Я договорился с летчиком, что он перед Калинином опустится пониже и постарается разобраться в обстановке по идущим машинам. А, кроме того, логически рассуждая, решили подле­теть к Калинину с востока — с той стороны, откуда, видимо, наступали на него наши.

Самолет Р-5 двухместный, а нас было трое. Капустянскнй лежал внизу, в фюзеляже, лицом ко мне, а я сидел за турелью и глядел во все стороны, от души желая и самому себе и своим спутникам от­сутствия всяких воздушных встреч.

Интересно было смотреть сверху, как проходило немецкое отступление. Внизу перемежались куски — сожженные и целые; деревни, выгоревшие дотла, и деревнн, в которых были целы почти все дома. Про­летая над Клином, мы на всякий случай пустили пару сигнальных ракет, хорошо помня старую авиа­ционную шутку: что никто так удачно не сбивает самолеты, как собственные зенитчики.

Через полтора часа мы уже подлетали к Кали­нину. Капустянский нацарапал мне записку, прося меня снять через борт панораму города. Мороз сто­ял около тридцати градусов. Как только я стаски­вал рукавицу и высовывал руку с фотоаппаратом за борт, ее словно обжигало, и она переставала что-нибудь чувствовать. Капустянский дергал меня за ногу, чтобы я снимал, а летчик, повернувшись ко мне, делал знаки, чтобы я пускал сигнальные раке­ты. Я несколько раз щелкнул аппаратом, потом оне­мевшими пальцами нажал спуск и выпустил крас­ную ракету. Теперь нужно было выпустить еще и зе­леную, но проклятая ракета никак не влезала в пи­столет, как я ее туда ни пихал. В общем, второй ра­кеты я так и не выпустил, а на моих снимках, как впоследствии выяснилось, получился не Калинин, а близлежащий лес, потому что я, снимая, не учел на­клона самолета при вираже.

Сделав полукруг, мы стали спускаться на Волгу, Теперь мы уже летели довольно низко, и я, к сво­ему удивлению, не видел никаких машин. На окраин­ных улицах были видны люди, довольно много, и я решил, что, раз в городе такое оживление, значит, немцев наверняка выгнали, и махнул летчику, чтобы он садился. Мы сели на Волгу у правого берега. И едва сели, как мотор заглох. Я повернулся на­право и сквозь поднятую самолетом пелену снега увидел, как какие-то люди стаскивают на руках с от­коса пушку, и в наступившей вдруг тишине ясно услышал дорогие в эту минуту моему сердцу трех­этажные русские слова, относившиеся к пушке, к богу и к родителям. Тут уж не могло быть ни­каких сомнений, что все в порядке,— прилетели к нашим.

Оставив летчика у самолета, мы с Капустянским пристроились на какой-то санитарный автобус и до­брались на нем до штаба дивизии, бравшей сегодня ночью Калинин с восточной стороны.

Мы зашли к командиру дивизии и к комиссару; они рассказали о ходе событий, в которых участво­вала их дивизия, потом попросили полуторку и по­ехали по калининским улицам снимать и разговари­вать с людьми. Капустянский снял проходившие вой­ска, снял панораму разрушений, снял взорванный мост через Волгу, немецкое кладбище в центре го­рода. Женщины уже тащили с этого кладбища бере­зовые кресты на дрова.

Помнится, что, глядя картину "Разгром немцев под Москвой", в которой, если я не ошибаюсь, есть такой кадр — женщина, вытаскивающая из земли не­мецкий крест,— некоторые считали это инсцениров­кой. А между тем я свидетель: это так и было на самом деле. И делалось это не столько из ненави­сти к немцам, сколько из хозяйственных потребно­стей. Женщина относилась к этим кладбищам как к чему-то такому, что просто-напросто не имеет никаких причин оставаться существовать на нашей земле.

Пока Капустянский снимал, я пошел по улице и стал разговаривать с людьми. Многие женщины пла­кали. В сердцах царила какая-то радостная расте­рянность. Еще до вчерашнего дня люди до конца не верили в то, что немцев смогут так скоро раз­бить, выгнать отсюда. Между прочим, когда дума­ешь о настроениях, об ощущениях и мыслях людей там, в занятых немцами городах, то часто не учиты­ваешь одного простого обстоятельства: что с перво­го и до последнего дня пребывания немцев огром­ное большинство людей вынуждено питаться только немецкой дезинформацией. Иногда к ним попадают наши листовки, почти никогда не попадают наши га­зеты, но зато вместо всего этого существуют немец­кие бюллетени, немецкое радио, немецкие газеты. И если для собственного, немецкого, читателя немцы в масштабах лжи еще придерживаются здравого смысла, то в своих газетах для оккупированного на­селения они абсолютно не стесняются и пишут со­вершенно небывалые вещи. И как бы ни были нелепы эти вещи, но когда они повторяются день за днем, они все-таки угнетают людей и заставляют их думать: а вдруг это правда?

Один из характерных примеров такой пропаган­ды: в сентябре и октябре немцы во всех своих рус­ских газетках писали, что немецкие войска вышли на Волгу. И формально это была правда, потому что в верховьях Волги, на Северо-Западном и Ка­лининском фронтах они кое-где действительно вы­шли на Волгу. Но они писали об этом так, что лю­ди, привыкшие всю жизнь представлять себе Вол­гу совершенно по-другому, могли подумать, что за­няты по крайней мере Саратов и Куйбышев. И имен­но на такое впечатление и были рассчитаны заго­ловки в газетах о выходе немецких войск на Волгу.