Константин Симонов - Записки молодого человека

Голикову не терпелось ехать вперед, и он прика­зал передислоцировать командный пункт в Богоро­дицк. На деревенской улице стала строиться колон­на уходивших туда машин. Высокоостровский остал­ся у Голикова; он хотел сделать для газеты статью обо всей операции. Я было уже двинулся вслед за летчиком, как вдруг в дверь избы вместе с ворвав­шимся паром вошел человек в черной кожанке, с очень знакомым лицом.

— Комиссар штаба такой-то дивизии! — громко отрапортовал он.

Его, видимо, ждали, и он сразу прошел к Голи­кову.

Я силился вспомнить, кто же это, но вспомнил только через минуту, когда он, уже возвращаясь, снова прошел мимо меня. Да ведь это же Балашов, старший политрук, комиссар того полка, в котором я был в Одессе вместе с Халипом! Я узнал Ба­лашова, а он меня.

— Как ты сюда попал? — спросил я его.

Он ответил, что был в четвертый раз ранен и эвакуирован из Одессы, а потом, после госпиталя, попал сюда.

— Заезжай к нам в дивизию,— торопясь, говорил он на ходу: его уже ждала машина.

Я вспомнил, в каком аду он был под Одессой, и порадовался, что он уцелел, выжил и вот воюет те­перь здесь, под Москвой.

Машины со штабом начали выезжать из деревни. Мы с летчиком шли по заметенному снегом карто­фельному полю к самолету. На задах, у плетня, я увидел двух расстрелянных вчера поджигателей. Они лежали, неуклюже поджав под себя ноги. Женщины равнодушно проходили мимо них.

Мы сели в самолет и поднялись. Видимо, жители этих мест сильно натерпелись от немецкой авиации, потому что наш У-2, летевший со страшным при­мусным шумом не высоте десятка метров, заставлял шедших по дороге с узлами, с котомками и санками женщин разбегаться и ложиться в снег. И лишь потом, когда мы уже пролетали у них над самыми головами, они узнавали своих, вскакивали и начи­нали радостно махать нам руками.

В первый раз мы сели у Епифани, где летчику надо было взять еще один пакет. Я полчаса прождал его, приплясывая у самолета, а он, вернув­шись, очевидно, опять вспомнив, как его вчера подо­жгли, снова сказал мне, чтобы я как следует смот­рел по сторонам. Я, разумеется, так и делал.

Примерно через час мы сели в Михайлове. Как вы­яснилось, летчик, с которым я прилетел, дальше ле­теть был не намерен и не имел на это приказания. Одновременно с нами на другом У-2 прилетел и сел рядом какой-то рослый летчик, немолодой и началь­ственного вида. К его У-2 подъехала "эмка", и я, увидев это, попросил его подвезти меня до ВВС ар­мии, Не туда ли он едет? Летчик согласился меня подвезти и сказал, что едет именно туда, что, впрочем, было не удивительно, ибо он оказался ко­мандующим ВВС 10-й армии генерал-майором Богородецким.

Штаб ВВС размещался в Михайлове, в большой комнате одного из не тронутых ни обстрелом, ни бомбежками домов. В комнате стоял обеденный стол, буфет и несколько фикусов. Я попросил Бо­городицкого, чтобы он дал мне самолет до Рязани, где я смог бы снова пересесть на один из двух сто­явших у нас там самолетов. Но он сказал, что се­годня уж, пожалуй, по запасу светлого времени не успеть подготовить самолет и вылететь, а завтра, прямо на рассвете, он даст мне У-2, и я за час с четвертью долечу до Рязани. Я рассчитал, что даже если за вечер и ночь доберусь на какой-ни­будь попутной машине, то все равно ничего не выгадаю, и решил ночевать в Михайлове.

В этот вечер мы долго сидели с Богородецким. Не знаю его биографии, но мне после этого раз­говора показалось, что он не только старый и опыт­ный летчик, но и опытный командир и воспитатель. Это был образованный, вежливый, сдержанный человек с очень широким кругом интересов. И мне было радостно видеть на посту командующего ВВС ар­мии опытного авиационного командира, а не просто храброго истребителя, рубаху-парня, который за пределами воздушного боя не может связать и двух слов, но при этом почему-то носит генеральские петлицы.

С Богородецким и его комиссаром, тоже умным и симпатичным человеком, мы проговорили до ночи, а утром на рассвете я уже был на аэродроме около Михайлова. После некоторых задержек, связанных с выяснением маршрута: куда приказано лететь снача­ла и куда потом,— мы сели с летчиком в самолет и поднялись.

Погода была отвратительная. Машину качало вкривь и вкось. Сквозь метель почти ничего не было видно. Но через час с небольшим мы благополуч­но сели на аэродром в Рязани.

Я боялся, что наши самолеты уже улетели отсю­да, потому что как-никак мы отсутствовали уже четвертый день. Но выяснилось, что один из само­летов еще так и не починили, летчик поехал в Ря­зань за какими-то запасными частями, а второй самолет был исправлен, и летчик сидел и ждал нас.

Мы позавтракали вместе с ним, и он отправился го­товить машину к полету. К двум часам дня у него все было готово, но нас стали уговаривать не ле­теть. Метель превратилась в буран. Самолет раска­чивало ветром даже на земле. Но теперь мне уже было просто необходимо попасть в Москву без но­вых проволочек, иначе я опаздывал со своей кор­респонденцией, и вся эта поездка теряла для газе­ты всякий смысл. У летчика, видимо, тоже имелись свои соображения, по которым он хотел именно се­годня же до вечера попасть в Москву, и он тоже же­лал лететь во что бы то ни стало. В общем, мы залезли в самолет и полетели.

Хотя У-2 — машина, на которой обычно чувствуешь себя спокойно, в данном случае я не могу сказать этого о себе. Видимость была такая отвратительная, что, боясь зацепиться за что-нибудь, мы летели вы­ше, чем обычно. Нас трепало в воздухе, как щеп­ку. А когда мы шли над лесом, качка становилась прямо океанской. Когда мы пролетали над Колом­ной, над трубами ее заводов, были такие дикие по­рывы ветра, что мне казалось, что мы сейчас плюх­немся на какую-нибудь крышу. Было очень холодно, и в довершение всего как раз над Коломной с меня сорвало ушанку. Остаток пути пришлось лететь с не­покрытой головой, и я тер и бил себя кулаками по лицу и голове, чтобы не обморозиться окончательно.

В пятом часу дня мы сели под Москвой на заметен­ный снегом аэродром около бывшего авиазавода, на котором я когда-то работал. Я попрощался с летчи­ком и пошел в штаб авиаотряда звонить в редак­цию. Вид у меня был довольно глупый: в полном об­мундировании и без шапки. Машину прислали без проволочки, и через час я уже был в редакции. Материал, разумеется, как всегда, был срочно не­обходим, и я диктовал его до глубокой ночи. Очерк "Дорога на Запад" был не больно складно напи­сан, но все же он был одним из первых газетных материалов, в которых рассказывалось о разгроме немцев под Москвой.

Нам дают Р-5...

Я сдал очерк в номер в два часа ночи и едва успел это сделать, как редактор вызвал меня и сказал, что, по только что полученным све­дениям, наши войска ворвались в Калинин, сейчас город, очевидно, уже занят и надо срочно дать об этом материал в газету. Он тут же стал звонить по телефонам, и ему обещали дать для полета в Ка­линин Р-5. Он приказал, чтобы я вылетел утром и во что бы то ни стало завтра же к вечеру вернулся с материалом в номер. Я должен был лететь вдво­ем с фотокорреспондентом Сашей Капустянским.