Константин Симонов - Записки молодого человека

Из сельсовета мы пошли в сельскую больницу. В ней был пересыльный пункт для раненых и дежурили две медсестры, совсем еще молодые девушки, пред­ложившие нам всем заночевать в домике при боль­нице. Они напоили нас чаем, завели старый грам­мофон с трубой, и мы часа два посидели, радуясь таким простым вещам, как горячий чай, граммофон­ная музыка и теплая комната. А после этого улег­лись спать вповалку на полу на нескольких сенни­ках, взятых из больницы.

Утром водитель отправился в соседнюю деревню звонить к себе в БАО, а мы забрались в попутный грузовик и через два часа доехали до Михайлова.

Михайлов был первым городом, взятым на этом направлении 10-й армией генерала Голикова. Коман­дование армии на рассвете уехало вперед, к Епифани, которая, по слухам, была взята вчера вече­ром, а здесь оставались только политотдел и часть штаба.

Никогда не забуду того радостного чувства, с ко­торым я въезжал в Михайлов. Этот город, такой, ка­ким он был в то утро, стал для меня первым явным свидетелем разгрома немцев. Маленький городок был буквально забит машинами, танками и броневиками, целыми и изуродованными. Грузовики, штабные ма­шины, автобусы стояли в каждом дворе. Мотоциклы и велосипеды валялись целыми сотнями. У дорог и в снежных полях вокруг города торчали десятки брошенных орудий. А машин, пожалуй, было не меньше тысячи.

Город был сильно побит артиллерией, многие дома сожжены или разрушены бомбежкой. Михайлов, как нам сказали, был обойден с двух сторон и взят в жестоком бою. Именно этим и объяснялось такое большое количество брошенной немецкой техники. Мы с Высокоостровским пошли искать политотдел, а фотокорреспонденты, сговорившись встретиться с нами через час, двинулись снимать город. В полит­отделе сказали, что сейчас несколько машин пой­дет вдогонку за командующим. Мы с Высокоостров­ским договорились, чтобы нас взяли.

Высокоостровского пристроили в "ЗИС" к началь­нику штабе, а меня посадили к адьютанту в откры­тую "бантамку".

К этому времени прошло уже больше часа, а наши фотокорреспонденты все не появлялись. Я оставил им в политотделе записку, чтобы они ехали вслед за нами на машине, которая повезет газеты, и мы дви­нулись. Уже на выезде, на перекрестке, мы увидели толпу жителей, которых снимали Бернштейн и Те­мин. Но машины были чужие, задерживаться мы не могли, и я успел только крикнуть ребятам, чтобы они ехали вдогонку за нами.

Мы двигались из Михайлова по зимней дороге вслед за наступающей армией. Армия Голикова в эти дни проходило по пятнадцать-двадцать кило­метров в сутки, и дорога представляла собой неза­бываемое зрелище: она была буквально запружена брошенными немецкими машинами, орудиями, тан­ками, броневиками. Особенно много было транс­портных машин, на которых ездила немецкая мото­пехота. Стояли сильные холода, у немцев замерзала вода, и они бросали машины посреди дороги.

Жители, которые были этому свидетелями, расска­зывали мне, какие свалки разыгрывались на дороге из-за мест в машинах. Немецкие пехотинцы застав­ляли танкистов переливать бензин из танков в тран­спортные машины, чтобы на них могло уехать как можно больше людей. В плен наши бойцы тогда бра­ли неохотно. Да и трудно было их за это упрекать: войска шли через деревни, сплошь дотла сожженные немцами. По сторонам от дороги была обгоревшая черная пустыня, только трубы да печи, да изредка одинокие полуразрушенные дома, В деревнях стояли виселицы, с которых всего несколько часов назад сняли повешенных немцами людей.

Хотя сами по себе те немцы, которых все же бра­ли в плен, имели в этот день жалкий вид и лично во мне не вызывали чувства ненависти, но восприни­мать их просто как жалких, замерзших людей, отторженно от всего остального, было невозможно. Они воспринимались нашим сознанием в сочетании со всем окружающим, в сочетании с этими пепелища­ми, которые они оставили на нашем пути. И все это вместе взятое вызывало жгучую ненависть у всех нас — от первого и до последнего.

Не доезжая до Епифани, мы догнали полковника Немудрова — офицера для особых поручений при командующем армией. У него сломалась машина, и его подсадили к начальнику штаба, а Высокоостровского высадили и оставили на дороге ждать какой-нибудь другой машины.

К вечеру мы проехали через Епифань. Город был почти целиком сожжен и еще дымился и тлел. Так же, как и Михайлов, город забит брошенными не­мецкими машинами, главным образом транспортными.

В Епифани командующего армией не оказалось. Он был уже где-то впереди, под Богородицком, где шел бой.

Мы ехали все дальше и дальше, пробираясь среди обломков и остовов брошенных и сожженных ма­шин. Наконец мы остановились в какой-то деревне, из которой немцы ушли четыре часа тому назад. Она еще догорала, и со всех сторон над снегом плясали языки пламени. Мы зашли чуть ли не в един­ственную уцелевшую избу. Там грелось уже несколь­ко челоаек.

Хозяйка избы со всхлипываниями стала рассказывать, как немцы выгнали всех на мороз, и как за­жгли деревню, и как убили ее соседа, который хо­тел потушить свой дом. Говоря все это, она скоблила ножом стол, за который мы хотели присесть, чтобы перекусить.

— Не садитесь, погодите, они тут на столе спа­ли,— говорила она,— Погано тут, погано!

Она все говорила, и всхлипывала, и металась от стола к печке, где варилась картошка.

— Вот все варю и варю, все идут и идут на­ши,— говорила она, продолжая всхлипывать.— Всю картошку сварю, пока все не пройдут.

Побыв в этой деревне полчаса и узнав от коман­диров, что командующий поехал дальше, вперед, мы двинулись вслед за ним.

Был сильный ветер. Все вокруг заметало снегом. Сквозь снег уже недалеко виднелось зарево. Это го­рел Богородицк. Слева и справа по всему горизонту было видно еще несколько зарев, не таких больших. Немцы, уходя, сжигали вокруг все, что успевали сжечь.

Еще через час, то садясь в машину, то вылезая из нее, мы добрались до какой-то деревни, которая тоже была вся в догоравших развалинах. Посреди нее стоял только один целый дом, как потом оказа­лось, сельсовет. Возле этого дома, красный от мо­роза, в сбитой набок шапке и расстегнутом полу­шубке, стоял командующий 10-й армией генерал Го­ликов и разносил какого-то командира, который спрашивал, куда ему вести свою роту и где нахо­дится его полк.

В Богородицке ваш полк! — кричал генерал.— В Богородицке!

— А куда же идти? — спрашивал командир.

— А вот зарево. Там бой идет. Туда и идите,

— А по какой дороге?

— Ни по какой дороге! — кричал Голиков.— А просто идите на зарево и дойдете. Бой там идет! Поняли?