Константин Симонов - Записки молодого человека

Мы пристали в Озерках к таким же разбитым в щепу причалам, какие были на Эйне, и по скольз­кому берегу взобрались наверх. На причалах гро­моздились мешки, ящики, бочки, и их грузили в тем­ноте на машины. Очевидно, это было продовольст­вие, пришедшее в Озерки на встреченном нами бар­касе.

Пока мы шли в Озерки, моторист все время торо­пился, потому что, как он нам объяснил, на этой же моторке после нашего прихода должна уйти на не­мецкий берег разведка. Через несколько минут пос­ле того, как мы вышли на берег, мы встретили эту разведку. К причалам шло пять или шесть человек в белых маскхалатах с автоматами. Как я узнал на следующий день, они в эту ночь выбрались на про­ходившую здесь близко к морю Петсамскую дорогу, одного немца убили, а другого взяли в качестве "языка".

Мы добрались до землянки пограничников и свя­зались из нее со штабом. За нами обещали при­слать машину. Но машина что-то не шла и не шла, и мы минут сорок, дрожа на холодном ветру, жда­ли ее у бывшего здания почты.

До войны Озерки были небольшим, наспех по­строенным городком, с клубом, школой, почтою и несколькими рядами двухэтажных и одноэтажных домов. Сейчас все это было вдребезги разбито. Из снега торчали щепки, бревна валялись поперек до­роги. Уже четыре месяца поселок беспрерывно бомбили и обстреливали артиллерийским огнем, хо­тя в нем уже давно никто не жил и ничего не бы­ло. Все ушло под землю, и лишь по ночам на при­чалах суетились люди, спеша разгрузить затемно пришедшие мотоботы и баркасы.

Наконец машина все же пришла. Она дважды за­стревала по дороге, и мы, вытащив ее на своих плечах, все-таки забрались на гору, а потом съеха­ли в какой-то овраг, белый и пустой, в котором не было ни малейшего признака присутствия людей. На часового мы наткнулись буквально в упор, в двух шагах. В своей маскировочной куртке и штанах он на фоне снега был почти незаметен. Часовой сперва довел нас до политотдела, а потом оттуда проводил в блиндаж комиссара Шабунина. Вход в блиндаж был завешен белым полотном; новый часовой вы­рос тоже в двух шагах от нас, из ниоткуда. Чувство­вался порядок.

В блиндаже, в который мы вошли, все было уст­роено по-хозяйски. Он был сколочен из толстых бревен и обшит изнутри досками. Койки были утоп­лены по сторонам в ниши. Это было постоянное, прочное жилье людей, которые уже давно живут здесь и собираются еще долго жить.

Сам Шабунин был такой же плотный и уютный, как его блиндаж. Ему было за пятьдесят, и он си­дел тут комиссаром давно и знал, как он выражал­ся, на обоих полуостровах каждую дырку, но, забо­лев здесь, на Севере, астмой, в последнее время сравнительно мало вылезал из блиндажа, не в при­мер своему беспокойному полковнику Красильни­кову.

Шабунин встретил нас очень радушно и угостил чаем, который к нашему приходу уже кипел на круглой гофрированной финской плитке. Зельма ушел ночевать в политотдел, а я остался ночевать у Шабунина. Забрался на койку в верхней нише и лег, раздевшись догола, потому что абсолютно все, что на мне было, оказалось мокрым до последней нитки, и пришлось мне все это развесить на ночь сушиться вокруг железной печки.

Утром я вылез на воздух, хорошенько умылся снегом и с интересом огляделся. Метель к утру стихла, стояла ясная, тихая погода. Как выясни­лось при дневном свете, командный пункт разме­щался в узком ущелье между двумя невысокими каменистыми холмами, сейчас, в середине октября, уже сплошь покрытыми снегом. В расщелинах меж­ду камней кое-где рос мелкий, цепкий, узловатый кустарник — единственная растительность на обоих полуостровах. Более холодную и неприютную землю трудно было себе представить. Сейчас, при днев­ном свете, если внимательно вглядеться, можно бы­ло увидеть в скалах, и выше и ниже, отверстия блин­дажей, завешенные белыми полотенцами. Но с воз­духа, вне всякого сомнения, их было совершенно не­возможно увидеть, и мне теперь становилось по­нятно, почему немецкая авиация столько месяцев подряд бомбит давно опустевшие Озерки. У немцев есть только две возможности: или бомбить эти Озерки — единственный хорошо различимый с воз­духа пункт на поверхности Среднего полуострова, или, ничего не видя, бомбить весь полуостров на­угад, по площадям. Видимо, немцы все же предпо­читали бомбить опустевшие дома, от которых хоть щепки летят.

А вообще достаточно было поглядеть при днев­ном свете на этот пейзаж, чтобы понять каторжные, условия, в которых приходится работать здесь бом­бардировочной авиации.

Когда пришел Зельма, то, к его несчастью, ока­залось, что Шабунин — сам пламенный фотолюби­тель. Он сразу же потребовал от Зельмы, чтобы все, что здесь будет снято, было здесь же прояв­лено и здесь же отпечатано, объяснив, что у него в хозяйстве все найдется: и фотобумага, и реакти­вы, и увеличитель.

— Вы не думайте,— сказал Шабунин,— что если вы на край света заехали, так здесь уже ничего и нет. Здесь-то как раз все и есть!

Зельма понял, что ему не отвертеться и придет­ся не только снимать, что фотокорреспонденты очень любят, но и проявлять, чего они не особен­но любят, и печатать, что они уже просто-напросто ненавидят. Понял и смирился. Тем более, что во всем остальном Шабунин оказался очень славным человеком.

Он подробно рассказывал нам в то утро о поло­жении на полуострове и о тех событиях, с которых началась тут война и в результате которых оба полуострова — и Средний и Рыбачий — оказалась кусочками земли, отрезанными от всего осталь­ного фронта. То есть, в сущности, почти с нача­ла войны остались как бы на положении Одессы, окруженной с суши и имеющей подвоз только с моря.

В тот день в разговоре с Шабуниным, а впо­следствии в разговоре с полковником Красильнико­вым и другими командирами я примерно восстано­вил для себя картину того, что произошло здесь в первые дни войны.

Судя по тому, что я услышал, дело обстояло так. В первый день боев немцы силами трех горно-егерских бригад навалились на занимавшие позиции у самой границы части нашей стрелковой дивизии; не выдержав неожиданного нападения, они отступи­ли, а командир дивизии погиб.

Немцы в первые же двое суток прошли вдоль бе­рега тридцать километров, заняли Титовку и оставили у себя в тылу перешеек, который соединял Средний полуостров с материком. На следующий день, решив захватить с ходу и полуостров, нем­цы повернули одну из своих бригад на перешеек и начали переваливать через горный хребет Муста-Тунтури. Перевалив хребет, они могли потом раз­литься по всему полуострову и очень стремились к этому. Стремление вполне понятное, особенно если учесть, что если бы даже немцы по суше вплотную придвинулись к Мурманску, подошли к Кольскому заливу, все равно до тех пор, пока в их руках не оказались бы Средний и Рыбачий полуострова, они не могли бы поддерживать свои операции с моря. Тот, у кого в ручках оставались Средний и Рыбачий, все равно контролировал весь этот морской рай­он — от Мурманска на востоке до Петсамо на за­паде.