Александр Подобед - Подвиг, 1983 № 23 [альманах]

В разгар схватки я успел заметить, как на Штумпке, бежавшего чуть впереди и сбоку, навалилось сразу двое русских. Прийти на выручку не удалось — на меня с винтовкой наперевес легко и решительно бежал небольшого роста солдат-малявочка. Нас разделяло всего несколько шагов…

Я вскинул автомат, но выстрелить не успел: откуда-то сбоку, явно отвлекая внимание на себя и даже рискуя собой, подскочил в невероятном прыжке длинноногий нескладный русский. Над моей головой мелькнул приклад винтовки.

Но русский оступился, и это меня спасло. Я сумел увернуться от смертельного удара и тут же нанес ответный. Он был так силен, что оружие выпало у меня из рук, а высоченный солдат, в коротком, до коленей, маскхалате, рухнул на снег с глухим стоном.

И тут солдат-малявочка, которого заслонил собой тот парень, пришел в себя и ринулся вперед, угрожающе нацелив штык в мою грудь.

Я был безоружен. Испугался, не скрою, так, что меня мгновенно, с головы до ног, охватила холодная испарина. Но тут само собой произошло то, что часами отрабатывалось при подготовке наших диверсантов: я сжался, словно пружина, и в нужный момент кинулся под ноги солдатику.

От неожиданности тот упал, выронил винтовку. Мы сцепились, покатились. Меня схватили за горло, но я почувствовал, что противник явно слабее. Мне удалось вырваться и подмять малявочку. Я вытащил нож и уже взмахнул рукой, чтобы одним ударом решить все, как вдруг замер: из-под серой цигейковой шапки вылезали девичьи кудряшки, а налитые ненавистью огромные глаза были в длиннющих ресницах.

«Фроляйн!» — прохрипел я изумленно и опустил руку.

Вскочив на ноги, я подобрал валявшийся в трех шагах автомат, сунул нож в ножны и огляделся. Было тихо. Никто не шевельнулся: ни один из двух десятков людей, неожиданно столкнувшихся на этой ледяной арене!

Помню, я не сразу пришел в себя после нечеловеческого напряжения, охватывающего в сражении. Я снова оглядел поле боя, унял наконец нервную дрожь в коленях, успокоил колотившееся сердце и подумал: «Неужели я один живой? Господи! Ну, значит, судьба…» Сама мысль о том, что меня, молодого, сильного, еще не пожившего на свете, могли вот тут, несколько минут назад, убить, — показалась чудовищной.

Девушка, опираясь на руки, безуспешно пыталась подняться. Я помог ей. Она с ужасом огляделась по сторонам, отыскала взглядом лежащего на спине, без шапки, высокого солдата, подошла к нему и скорбно опустила голову. Я понял, что она сломлена. Вид этого побоища мог сломить и мужчину!

— Ты ранена? — спросил я по-русски, вспомнив, что нужен «язык» и что хорошо бы доставить пленную в часть.

Она отрицательно покачала головой.

Я обыскал ее: вынул из карманов документы, круглое зеркальце, гибкую роговую гребенку… Документы положил в карман, остальное выбросил. Потом велел ей надеть лыжи и идти впереди, показав при этом рукой на запад.

Девушка изучающе глянула на меня. В глазах ее были страх и одновременно злость. Мне показалось, что она вот-вот снова кинется на меня. Но безоружная фроляйн была вынуждена подчиниться и побрести в указанном направлении.

Я нашел свои лыжи, ранец и стал обходить лежащих на льду. Отряд русских состоял из молодых, восемнадцати-двадцатилетних парней, одетых в ватные брюки, куртки, маскировочные халаты. Вооруженные винтовками, гранатами и ножами, новобранцы дрались не ахти как умело. Но отчаянно — таких опытных германских солдат положили!

Из наших жив был только здоровяк Штумпке, но и он уже еле-еле дышал и прямо на глазах затих. Рядом с ним уткнулись в снег двое русских… «Нелегко нам достанется победа. Ох, нелегко!» — подумал я тогда.

В сумке своего помощника я нащупал запасную обойму, сунул ее в ранец и горько вздохнул: «Бедный Ганс, двоих тебе сегодня одолеть было не дано».

— Фроляйн, быстрее! — приказал я, догнав пленную. Но она словно не слышала: еле брела. «Ладно, сойдет и так, — решил я. — Все равно днем идти опасно! Придется ждать темноты. Успеть бы незаметно дойти до избушки…»

Когда миновали озеро и свернули в лес, я пошел впереди, прокладывая лыжню, но то и дело оглядывался на пленную, опасаясь, как бы она не скрылась.

Путь к желанной избушке на берегу речки я рассчитал точно и вышел прямо на нее, хотя эта лесная хижина утонула в снегу и была незаметна даже вблизи.

Она оказалась пуста. Война обошла ее: печь была цела, даже стекла в единственном, облепленном паутиной оконце не выбиты. Я внимательно обследовал подступы к избушке, а затем внутри и убедился, что здесь давно не было людей. Поколебавшись, решился даже затопить печку: благо под навесом были сухие, как порох, березовые дрова — дыму они почти не давали.

Девушке я показал на деревянные нары в углу. Потом набрал снега в алюминиевый котелок, поставил его к огню, сел возле печки на пол и с наслаждением вытянул гудящие ноги.

Я смотрел на небольшой ровный огонь, видел, как оседает снег в котелке, и тут только вспомнил, что наступивший день — первый день нового года, что еще перед выходом на боевое задание я решил отметить его вместе со своими солдатами именно в этой избушке…

После пережитого есть не очень хотелось, но выпить за погибших товарищей по оружию надо. Я достал из ранца фляжку со спиртом, сало, сухари. Отвинтил колпачок, налил в алюминиевую кружку шнапса и выпил за фюрера, за Германию, за победу.

Мирно потрескивали дрова, и я вспомнил родной дом в далеком предгорье Альп, отца и мать, молоденькую сестру. К отцу я был особенно привязан! Старый егерь, служивший в заказнике, он с детства пристрастил меня к лыжам, к охоте, научил разбираться в следах. Это да еще военные награды отца, полученные за участие в первой мировой войне, и определило мою судьбу.

Я легко прошел по конкурсу в лучшую офицерскую школу, с отличием окончил ее, а успехи в познании русского языка привели к тому, что попал на Восточный фронт. Конечно, в новогоднюю ночь старики вспомнили сына, помолились за него…

Я снова налил из фляжки, выпил за здоровье своей семьи и подумал: «Господи, неужели доведется еще раз увидеть и обнять их? Сегодня — уцелел. А завтра?»

Так обидно было умереть, не пожив, даже не любив как следует! Девушка, с которой я встречался еще курсантом, погибла в тылу при бомбежке.

Нет, умирать я не хотел. Да и кому хочется? Даже вот пленная, что хмуро смотрела на меня, тоже, конечно, хотела жить. Ради этого она может пойти на все!

Слегка захмелев, я налил в кружку спирта и великодушно предложил ей:

— Выпей.

Она покачала головой.

— Выпей, сегодня ведь Новый год!

Она внимательно посмотрела мне в глаза и опять покачала головой. Тогда я усмехнулся и залпом опрокинул следующую порцию.