Идо Нетаньяху - Последний бой Йони

В тот же день мы участвуем в другом учении — в захвате группы домов. Я действую небрежно — спина прямая и открытая, движения медленные, неуклюжие. Йони делает мне выговор вместе с другими, не выполнившими как следует задания, и показывает сам, как надо пересекать внутренний двор между домами, чтобы ворваться в здание, находящееся на другой стороне двора. В первый раз в жизни я вижу, как действует человек, у которого военное искусство, что называется, вошло в плоть и кровь и сквозит в каждом его движении. Власть его над своим телом абсолютна. Гибкими и быстрыми движениями он прыгает из окна во двор, стреляет под защитой полуразрушенной стены и перебегает, согнувшись, из-под широкого окна к порогу второго дома, куда врывается со стрельбой. Все продолжается считанные секунды. «Так это делается», — говорит он нам, стоя против нас и переводя дыхание.

Нас собрали на лужайке перед жильем офицеров возле небольшого барака, служащего военным ларьком. Мы — это очень большая группа, которая вскоре надолго окажется в секторе Газы для участия в последней стадии разгрома террористов, предпринятого Ариком Шароном. Йони, командующий нашими силами, которые отправляются в Газу, привел к нам многоопытного офицера парашютных войск, который недавно побывал там, чтобы тот рассказал о своих впечатлениях. Посреди лекции офицер вспомнил о каком-то эпизоде и стал высказываться против кого-то из служивших в Газе: «Слушай, — обратился он к стоящему в стороне Йони, — не верь ни одному их слову. Ни одному слову. Я вот тебе расскажу…» Мы приготовились услышать что-то пикантное (в сущности, сплетни командиров между собой!), но Йони такого рода разговоры, в особенности в нашем присутствии, явно были противны. Немного смущенно он оборвал офицера посреди фразы, пытаясь вернуть его к теме лекции. «Это сейчас не важно», — сказал он почти извиняющимся тоном, поскольку офицер всего лишь хотел нам помочь.

Через неделю-две, в секторе Газы, Йони проводит с нами инструктаж. Время послеполуденное, мы сидим в жаркой комнате на военной базе в городе Газа. Это не первая наша акция в секторе, но на этот раз она будет гораздо более широкого охвата, чем все предыдущие. Йони сидит над чертежом объекта и объясняет нам план вторжения в большой дом в лагере беженцев; есть подозрение, что там прячутся террористы. Мы толпимся вокруг него. Я впервые принимаю участие в действии, требующем настоящего планирования, и поражен тем, какое множество деталей учитывает Йони при подготовке небольшой атаки в зоне, находящейся под нашим контролем. Акция под его командованием планируется на ту же ночь. Он объясняет нам расположение сил, то, как должны мы продвигаться, чтобы одновременно охватить дома семейного клана с разных сторон, а также способ проникновения в здание. Каждая из частей операции растолковывается, во избежание недоразумений, во всех подробностях. Делает он это просто; деталь за деталью, словно занимается этим десятки лет. В краткие промежутки времени между одной и другой темой он порой на минуту обращается к записям в своем блокноте, и губы его сжимаются — хорошо знакомая мне привычка, проявляющаяся всякий раз, когда он о чем-то серьезно думает или на чем-то сосредоточен. Вот губы его смягчились, и он переходит к подробному изложению следующей стадии. А у меня на губах мелькает улыбка гордости.

Днем он появляется у нас в доме. «Мне придется у вас какое-то время пожить, — сообщает он нам, — у нас с Мири все кончено». В тот же день он переносит к нам свои немногочисленные вещи из квартиры Мири, где жил в последние месяцы, и поселяется в маленькой комнате в глубине нашей квартиры. Среди принесенных им книг — небольшая армейская брошюра с описанием составных частей танка.

Назавтра он возвращается в армию, на курс переподготовки танкистов. Курс он кончил с отличием и после этого получил должность командира танковой роты на Голанах, в сирийском анклаве, захваченном во время войны Судного дня. Там идет война на истощение с сирийцами, и он лишь изредка приезжает в Иерусалим и ночует в нашей квартире.

«В данный момент я полон спокойствия, — пишет он из анклава Тути, своей бывшей жене, с которой не переписывался несколько лет, — нечто вроде полнейшего мира с самим собой. Драгоценная минута покоя в канун субботы, в половине шестого вечера.

Снаружи еще светло. Я сижу на стуле у палатки, а передо мной шеренга моих танков. Позади из палатки вырывается музыка, а в руке — книга, которую я, не читая, лениво держу двумя пальцами открытой.

День прошел без серьезной стрельбы, я даже успел помыться в полевом душе. Вчера снаряд попал прямо в столовую и уничтожил ее начисто, вместе с кухонной пристройкой.

Только что прошел со счастливой улыбкой мой заместитель: „Шабат, а?“ Минуты эти стоит увековечить, и у меня пробудилось желание написать тебе письмо.

Скоро сяду в джип и отправлюсь домой. Прошел ровно месяц, как я получил роту, и с тех пор был дома только один раз на двадцать четыре часа. Интересно, что сейчас я даже потребности не чувствую уехать, и, по правде говоря, мне совершенно неясно, куда ехать. Жаль. Невредно было бы мне иметь кого-то, к кому можно возвращаться.

Обычно тут идет самая настоящая война. Хоть и не такая, как уже известные нам войны, но все же можно запросто наделать глупостей и дорого поплатиться. Рота расположена на довольно критическом участке и очень хорошо делает свою работу.

Несколько дней назад я долго думал о тебе, и сердце мое сжалось. Интересно, что каждый раз, как я о тебе размышляю, я вспоминаю именно те минуты, когда доставлял тебе огорчение и боль, и заново сожалею о них и о недостатке понимания с моей стороны. Не то что сегодня я способен был бы на понимание, но в перспективе вещи получают иной вес».

Сам я сейчас изучаю медицину и крашу квартиру, и Йони, во время короткой паузы в Иерусалиме, в передышке между обстрелами на Голанах, помогает нам сдирать со стены масляную краску. Он с энтузиазмом зовет нас посмотреть на разработанный им способ сдирания, и мы видим, что вместе с краской слезает также слой штукатурки. Бурлящая в нем радость жизни выливается наружу в его широкой улыбке. Но в то же время подо всем этим чувствуется глубокий, скрытый от глаз слой грусти и одиночества. Я знаю, что теперь одиночество его еще сильнее, чем прежде, и проистекает оно не только от того, что у него нет дома, жены и ребенка. Оно было его долей всю жизнь, даже и в бытность «популярным» среди сверстников подростком в гимназии и в движении «цоцим». Потому что источник одиночества — в его стремящейся ввысь и всему изумляющейся душе, такой отличной от всех прочих.

Война на истощение закончилась через несколько недель после того, как Йони стал командовать остатками танкового батальона, почти полностью уничтоженного во время войны Судного дня. Анклав возвращен Сирии, как и Кунейтра, и Йони весь поглощен созданием батальона заново, почти с самого начала. По тому, как он о нем говорит, я понимаю, сколько удовольствия доставляют ему танковые войска, как велик его успех, и как его ценят там, и что его там ждет, пожелай только он остаться. Но Йони настойчиво стремится вернуться в Часть, завершив свою работу командира танкового батальона.