Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

А что сегодня притягивает, как магнит, десятки тысяч туристов со всех уголков планеты? Памплона не знаменита ни своей архитектурой, ни концертами, ни музеями, ни даже своей кухней. Воспетое Хемингуэем памплонское коронное блюдо trucha con jamon – форель с ветчиной – показалась мне противоестественным сочетанием (так же, впрочем, как и бобы с перепелками).

Центром всеобщего притяжения была площадь Кастилии. Она окружена по периметру аркадами, в которых скрываются модные бутики, винные погребки, сувенирные лавки, кафе, рестораны и бары. Существует и кафе «Ирунья», но никакой хемингуэевской «меморабилии» в нем не видать. Грубые алюминиевые столы и стулья, грубые крестьянские лица. Мы дождались, пока освободится столик и заказали две бутылки наваррского вина розадос. Биограф Хемингуэя, Карлос Бэйкер, утверждает, что дон Эрнесто так любил наваррское розадос, что возил его с собой во флягах по всей Испании.

Вино оказалось дешевым и кислым, без всякого букета. За дни фиесты мы перепробовали все знаменитые rosados – «Segnorio de Sarria», «Malon de Echaide», «Castillo de Irache»… Увы! Прелесть этих вин нам так и не открылась.

К полудню фиеста набрала темп, или, как писал Хемингуэй, «взорвалась». По площади двигались немыслимые процессии ряженых. Среди них возвышались на

ходулях картонные гиганты – трехметровые рыцари, благородные сеньоры, священники, бандиты. Свистели дудки и свирели, оглушительно били барабаны, в разных концах вспыхивали и угасали пляски. В барах пели, пили, орали, хохотали. Солнце палило нестерпимо.

У входа в цирк, где каждый вечер в течение фиесты происходит бой быков, установлен памятник дону Эрнесто – гранитный бюст на гранитном постаменте. Его шея обвязана алым платком – символом праздника Сан-Фермии. Надпись по-испански:

ERNEST HEMINGWAY

premio Nobel de literatura

amigo de este pueblo у

admirador de sus

FIESTAS

LA CIUDAD DE PAMPLONA

SAN FERMIN

1968

(Эрнесту Хемингуэю, нобелевскому лауреату по литературе, другу нашего города и поклоннику наших фиест. Город Памплона. Сан-Фермин, 1968.)

Мы расположились около памятника в тени вяза и устроили типичный хемингуэевский ланч – белые анчоусы, помидоры, маринованные щупальца осьминога, с его любимым вином «Senorio de Sarria Rosado».

Началась сиеста. Уставший народ начал «выпадать в осадок». На газонах, на тротуарах и просто на проезжей части улиц лежали, подложив под головы рюкзаки, тысячи разморенных жарой и выпивкой туристов. Повсюду валялись пустые банки, бутылки, пакеты, газеты – казалось, что за неделю Памплона просто утонет в своих собственных отходах. Город уснул и затих до шести часов вечера. Когда спадет жара, Памплона взорвется снова. Во время боя быков будет литься кровь, вино и пиво, из гигантских мешков зрителей будут посыпать мукой, сотни музыкантов огласят воздух какофонической оргией звуков, небо до рассвета будет пылать от фейерверков. Но вот что любопытно. Несмотря на всё безумие праздника Сан-Фермин, в городе нет ни изнасилований, ни грабежей, ни драк, ни хулиганства. Обычно замкнутые, сдержанные испанцы (и их гости) будут напиваться, плясать, орать, скакать, кувыркаться, выпускать накопившиеся за год «пары», то есть расслабляться.

Возможно, это зрелище покажется кому-то не слишком привлекательным. Но я убеждена, что участие в празднике «с открытой душой» может подлечить нервную систему, потому что фиеста, несомненно, является несколько диковатым и варварским аналогом американской психотерапии. И кто знает, какая терапия полезней?

Безумие фиесты продолжается неделю. В последний вечер город огласится песней, полной жалоб и стонов: «Pobre de mi, pobre de mi!» – «Бедный я, несчастный я! Сан-Фермин так быстро пролетел!».

На следующий день народ разъедется, возвращаясь к своей рутинной, полной забот и тревог жизни, и Памплона вновь превратится в сонный провинциальный городок.

К счастью, не навсегда. Маньяки фиесты, у которых в начале июля кровь закипает в жилах, наверняка вернутся сюда через год.

Когда Витя преподавал в Израиле, в университете имени Бен Гуриона в Беэр-Шеве, столице пустыни Негев, мы почти каждый уикенд уезжали на Мертвое море. Расстояние небольшое, меньше двух часов на машине. Несешься по пустому шоссе среди выжженных солнцем холмов. Над пустыней поблекшее от жары небо, а воздух такой сухой, чистый и пряный, словно двигатели внутреннего сгорания еще не изобретены.

Впрочем, пустыня отнюдь не безлюдна. По обе стороны шоссе течет жизнь. На склонах холмов босоногие дети пасут овец. Дремлют, упершись друг в друга лбами, два ослика. А вот шествуют высокомерные верблюды. На их мордах – брезгливость и отвращение к окружающей среде. Там и сям разбросаны шатры и палатки бедуинов, рядом старенький джип и разомлевшие от жары собаки, которым даже лень гавкнуть на проезжающую машину.

Впервые я узнала об существовании бедуинов в школе на уроке географии. Мне понравилось само слово «бедуины», которое наша учительница географии произносила, растягивая «и» – беду-и-и-ны. На занятиях в географическом кружке при Дворце пионеров наш преподаватель поручил мне сделать доклад о кочевниках Аравийских пустынь.

Я обратилась к энциклопедическому словарю Брокгауза и Эфрона и, как мы выражались в детстве, «завелась на бедуинов с пол-оборота». Вот как описывают бедуинов Брокгауз и Эфрон:

«В физическом и нравственном облике бедуинов ясно сказывается их семитическое происхождение. Они хорошо сложены, очень худощавы, скорее жилисты, чем мускулисты, но, вместе с тем, отличаются силой, выносливостью, юркостью и привычкой ко всякого рода невзгодам. Натура у них корыстная, хищническая, сладострастная. Они вероломны и мстительны и в то же время гостеприимны, рыцарски вежливы и самоотверженны, особенно для близких им людей. Они превосходные наездники и ловкие охотники. Им нельзя отказать в живости ума и пламенной фантазии, как показывают их сказки и поэзия…»

Эта характеристика взволновала мою жаждущую приключений натуру. Я мечтала познакомиться с вероломным, сладострастным бедуином, обладающим к тому же пламенной фантазией. Да где же его было взять в Ленинграде?

Прошло тридцать лет, и вот, наконец, в Беэр-Шеве я увидела настоящих бедуинов. Каждый четверг, еще до рассвета, сотни машин, ослов, лошадей и верблюдов заполняют огромную рыночную площадь между улицами Эйлат и Короля Давида. Бедуины съезжаются со всех концов Израиля на знаменитый бедуинский шук. Они привозят на продажу вышитые платья и блузки, шарфы, экзотические украшения из серебра и бронзы с янтарем, малахитом, ониксом и аметистом. Ожерелья из старинных монет, сумки, пояса, пестрые шерстяные покрывала, сияющую медную посуду – в глазах рябит от ярких красок, в ушах стоит звон от гортанных криков.