Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Конечно, цель бедуинов – продать свой товар. Но это всего лишь результат. А главная привлекательность для них заключается в общении. В наших терминах это тусовка, в американских – socializing. Лишить их возможности торговаться – значит обидеть.

Когда я впервые пришла на бедуинский базар, я этого не знала и постеснялась торговаться. Приглянулись мне янтарные бусы со старинными монетами. Я приценилась, услышала астрономическую цену и отошла.

– Да что с вами такое, леди? – догнал меня владелец бус. – Вы не в мечети и не в музее. Это ведь базар. Поговорим, подружимся, кофе выпьем. Я уступлю. Может, вы что-нибудь и купите.

Он оказался прав. Я купила три пары бус, два браслета и вышитый кошелек. Как мне показалось, очень дешево. Впрочем, местная приятельница Марта сказала, что я переплатила как минимум втрое. К сожалению, на бедуинском шуке не проверить, насколько достоверно описаны бедуины в словаре Брокгауза и Эфрона. Они живут изолированно и замкнуто, и я думала, что, за исключением рыночных отношений, бедуины не участвуют в бурлящем потоке израильской жизни. (Кстати, очень ошиблась.) И я никогда не узнала бы их поближе, если бы не случай…

В один из уикендов мы отправились на Мертвое море. Когда подъезжаешь к нему со стороны Беэр-Шевы, то есть спускаясь с горной дороги № 31 к Неве-Зоар, первое, что появляется перед глазами, – это тонкая бирюзовая полоса. Она расширяется с каждой минутой, еще поворот, и вот оно перед вами – от сияющей голубизны больно глазам. Глыбы соли, плавающие на поверхности воды, выглядят как громадные белоснежные льдины. Обычно мы ездили не в дорогие отели, а в Центр здоровья в Эйн-Геди, демократический курорт, куда съезжаются туристы со всех концов Земли. На берегу установлены гигантские бочки с целебной грязью, и стар и млад обмазывается ею с головы до пят. Из репродукторов несется рок-н-ролл, вокруг визг и хохот, щелкают фотоаппараты, скачет и пляшет облепленная черной грязью молодежь. Похоже на конгресс чертей.

В тот день, обмазанная грязью, я стояла в дурацкой позе у кромки воды, позируя Вите.

– Войди в воду! – закричал Витя. – Отступи дальше, еще дальше!

Солевое морское дно скользкое, как каток. Я проковыляла метров пять в глубину и оказалась почти по пояс в воде. Вдруг за моей спиной раздался громкий всплеск. Я резко повернулась и увидела мальчика лет десяти. Он не барахтался, не делал никаких попыток встать на ноги, а просто неподвижно лежал на воде лицом вниз. Я схватила его, закричала «Помогите! Помогите!» и стала тащить из воды. Подбежали Витя и дежурный спасатель, и мы вынесли ребенка на берег. Спасатель начал делать ему искусственное дыхание, и буквально через минуту из клуба «Здоровье» вылетела и примчалась к нам машина скорой помощи. Врач с медсестрой поколдовали над мальчиком, привели его в чувство и увезли.

– Ему будут в госпитале кишки промывать, – объяснил спасатель. – Потому что он просолился, как маринованный огурец.

Вероятно, мальчик поскользнулся, наглотался в панике воды и потерял сознание. Странно, но на пляже он был один. Когда его увозили, около машины не было никаких взрослых. Мы даже имени его не узнали. И никто не спросил ни нашего имени, ни адреса. На следующий день мы вернулись в Беэр-Шеву и забыли об этом происшествии.

Недели три спустя во двор нашего комплекса в Бе-эр-Шеве въехала на осле молодая женщина-бедуинка и стала спрашивать, в какой квартире живет «пара американцев в очках, которые ездят в Эйн-Геди по выходным». Сосед по этажу, умирая от любопытства, привел ее к нам в квартиру.

Молодая бедуинка оказалась старшей сестрой «маринованного» мальчика. Звали ее Лейла. На приличном английском она поблагодарила нас за спасение брата Кассима и пригласила на свадьбу другого, старшего брата, в бедуинскую деревню Тель-Шева. На наши вопросы, каким образом, не зная ни имени, ни адреса, она смогла разыскать нас, Лейла засмеялась:

– Бедуины – отличные следопыты и в израильской армии служат проводниками.

Мы растрогались и обещали приехать. Стали обзванивать знакомых израильтян с вопросом, что полагается дарить бедуинам на свадьбу. Никто не знал, никто не бывал на бедуинских свадьбах. Наконец Неля из Минска, управдом университетских квартир, проявила здравый смысл.

– Чего мучаетесь? Подарите то, что вы бы подарили детям своих друзей.

Мы купили кофейный сервиз: кофейник, молочник, сахарницу и две чашки на мельхиоровом подносе. Моим детям и детям моих друзей он бы понравился.

Свадьба происходила на краю Тель-Шевы – пыльной, унылой, без единого кустика деревне, в двадцати километрах к востоку от Беэр-Шевы.

Посреди пустыни были натянуты толстыми канатами двенадцать брезентовых шатров. Над ними реяли десятки разноцветных воздушных шаров. В потолках шатров зияли дыры, полы были устланы циновками с набросанными на них яркими валиками и подушками. В пяти шатрах разместились дамы, в шести – мужчины, и один был подсобный.

Хотя, кроме нас, среди гостей не было ни одного «не бедуина», никто на нас не пялился, и ни жестом, ни взглядом не дал понять, что мы – чужаки.

Лейла представила нас новобрачным, их родителям, и прочей родне. Потом отвела нас в сторону и попросила:

– Только, пожалуйста, никого и ничего не фотографируйте.

– Почему?

– Мертвый снимок забирает живую душу. Мы все в это верим.

Я не посмела настаивать и отнесла аппарат в машину. Из гурьбы детей был вытащен спасенный нами Кассим. Ему было поручено выполнять любое наше желание.

Жених Халиль, старший брат Кассима, сухощавый молодой человек с густыми усами и томным взглядом, выглядел вполне сладострастным, но совсем не вероломным. Хороша ли была невеста Фатима, сказать не могу. Ее лицо скрывалось за серебряным свадебным никабом. В разрезах его просматривались только серые, круглые глаза. А вот платье было очень красивым. Бархатное, в красную и зеленую полоску, на груди – квадратная вставка «габбех» из слоев шелка, расшитого серебром. Правая рука унизана тяжелыми серебряными браслетами. Высокий головной убор из красного и оранжевого шелка расшит золотыми и серебряными старинными монетами и коралловыми бусинами. По бокам диковинной этой шляпы свешивались серебряные кулоны.

Жених и невеста праздновали первую половину свадьбы в разных шатрах. Витю отправили к жениху, его отцу и прочей мужской родне, а меня – в «первый» дамский шатер к невесте, обеим мамам, бабушкам и сестрам. В ожидании угощения разносили крепкий, очень сладкий чай. Около шатров женщины, сидя на корточках, пекли лепешки – питы. В центре шатра, в яме, была построена каменная печь, на которой в большом котле булькал знаменитый «зарб» – козье мясо с рисом, томящимся в козьем же бульоне. Этот «зарб» навалили в блюда и поставили перед гостями. Ни тарелок, ни вилок в поле зрения не наблюдалось. Есть полагалось руками. Затем разнесли сладчайший кофе под названиям «кахва зияда». Он сервируется в дни счастливых торжеств. Его ни в коем случае нельзя путать с «кахва зади», очень крепким, горьким кофе, который подается в знак скорби, в случае смерти близкого человека.