Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

В журнале:

Редактор, вероятно, решил, что, несмотря на горестную жизнь, Бродский тщательно следил за своим здоровьем и воду пил исключительно кипяченую. Уверена, что Иосиф оценил бы эту редактуру.

Сказать о Бродском непрактичный – значит ничего не сказать. Его расходы, вернее траты, бывали иногда необъяснимы с точки зрения здравого смысла, его финансовые бумаги – в художественном беспорядке.

К бессмысленным тратам можно отнести увесистую сумму денег, которую Бродский вбухал в свою (вернее, не свою) квартиру на Мортон-стрит. Он много лет снимал ее у своего приятеля, профессора Нью-Йоркского университета Эндрю Блэйна. Квартира выглядела слегка запущенной, имела, как говорят американские риелторы, «усталый вид и нуждалась в некотором внимании». Однако была вполне жизнеспособной.

И вот в 1990 году, охваченный внезапным пароксизмом хозяйственности, нобелевский лауреат затеял на втором этаже Мортон-стрит ремонт стоимостью в несколько десятков тысяч долларов.

Когда Иосиф объявил о предстоящем ремонте, я пыталась объяснить ему, что люди, находящиеся в здравом уме и твердой памяти, чужие квартиры не ремонтируют. Ибо конец всегда плачевен. Случится одно из двух: или хозяин взвинтит квартирную плату, или к нему, откуда ни возьмись, свалится на голову племянник (тетка, бабушка, брат бывшей жены), и поэтому жилец должен будет срочно выметаться…

Иосиф не внял моим предупреждениям: ремонт был сделан, и очень хорошо. Квартира преобразилась. Но я как в воду глядела. Через года два после окончания ремонта хозяин Бродского внезапно женился и ему срочно эта квартира понадобилась.

Но он все еще жил на Мортон-стрит, когда в его жизнь вошла Мария. Она ожидала ребенка, то есть там, где был один, должно было стать три. Необходимые для работы уединение и тишина Бродскому не светили, и он решил снять студию поблизости.

В газете «New York Times» ему приглянулось одно объявление о сдаче квартиры, и он захотел ее посмотреть.

Квартира находилась тоже в Гринвич-Виллидже, на Барроу-стрит, 34, неподалеку от его дома. Она представляла собой студию размером около 40 кв. м. на третьем этаже «браунстоуна» – особняка, когда-то принадлежавшего одной семье, а теперь превращенного в кооператив из трех квартир. Такие «браунстоуны» очень типичны для Нью-Йорка.

Хозяин, молодой человек по имени Дэвид Саловитц, знал меня через моих бостонских американских друзей. Когда он рассказывал эту историю, он понятия не имел, что я знакома с Бродским. Он жил в квартире со своим другом Стивеном. Это была молодая гейская пара, оба музыкальные и артистичные. Дэвид, обладатель глубокого бархатного баритона, наверняка сделал бы оперную карьеру, но Бог обидел его ростом. Коротышку Дэвида только изредка приглашали петь в малозначительных концертах. Этим занятием не прокормиться, поэтому Дэвид также работал то поваром, то официантом в агентстве, обслуживающем приемы и обеды в богатых домах.

Стивен – рок-гитарист средней руки – вечерами играл в барах, а днем работал швейцаром в роскошном доме на Пятой авеню. В один прекрасный день появился третий член семьи, боксер Люси, взятая из приюта для брошенных собак.

В «музыкальной» студии и так было шумно, а с появлением Люси стало невыносимо. Дэвид разучивал оперные арии, Стивен бренчал на гитаре, Люси подвывала. Владельцы двух других квартир потеряли терпение и предъявили Дэвиду ультиматум.

Ни перестать музицировать, ни расстаться с Люси молодые люди не могли. Им оставался единственный выход – переехать.

Дэвид нашел подходящее жилье в Бруклине, а студию решил сдать и этими деньгами оплачивать новую квартиру. Он поместил объявление в газете, на которое и откликнулся Бродский.

Иосиф позвонил и назвался, но имя Джозеф Бродский ничего Дэвиду не говорило. И все же он вздохнул с облегчением: человек по имени Джозеф Бродский вряд ли может оказаться афроамериканцем. Спросить «а вы, случайно, не негром будете?» категорически нельзя. Отказ сдать квартиру чернокожему карается законом. Но, с другой стороны, сдать квартиру негру может быть нежелательно по многим причинам, которые мы здесь рассматривать не будем.

Итак, Иосиф выразил желание посмотреть квартиру, и Дэвид, прежде чем условиться о встрече, решил задать потенциальному жильцу несколько «разрешенных» вопросов:

– Вы работаете?

– Да.

– Могу я спросить где?

– В основном дома.

– У вас есть специальность? (Дэвид Саловитц был бесконечно далек от литературы.)

– Думаю, что есть, – терпеливо отвечал Иосиф.

– Сколько вас тут будет народу?

– Я один.

– Есть ли у вас собака?

– Есть кошка, но у вас она жить не будет…

– Простите, а вы случайно не играете на музыкальных инструментах?

– Нет… Стучу, правда, на пишущей машинке.

– По ночам?

– А уж это как придется, но вообще ночевать я у вас не собираюсь.

Бродский пришел смотреть квартиру вместе с Марией. Мария была беременна и поразила Дэвида своей красотой. «Прямо как со старинной картины золотой раме». А вот ее муж не произвел на Дэвида большого впечатления: «Немолодой мужик, лысоватый, в мятых брюках и рыжеватом пиджаке, весь какой-то седовато-пегий».

Бродский с порога оглядел обшарпанные стены, заглянул в ванную с пожелтевшим унитазом и покрытой трещинами раковиной, подошел к окну, любуясь мокрыми крышами Гринвич-Виллиджа, выкурил две сигареты, пробормотал, что ему здесь очень нравится, потому что он чувствует себя как в парижской мансарде, и сказал, что въедет через неделю с письменным столом, креслом и пишущей машинкой.

Дэвид попросил за квартиру 1500 долларов в месяц. Обычно при сдаче хозяева требуют тройную плату – за первый и последний месяцы и задаток, который жильцу возвращается, если при отъезде он оставит квартиру в приличном состоянии.

Бродский без звука выписал чек на 4500 долларов, и Дэвида немедленно охватил типично еврейский комплекс вины. Он начал угрызаться, что и попросил дорого, и задаток взял, будто боялся получить обратно свою студию в непотребном виде. Впрочем, через два года, когда Бродский съехал, получив свой задаток назад, Дэвид угрызался еще больше, что не оставил его себе: «Квартира была так прокурена, что стены пожелтели и потолок почернел», – сокрушался он.

На следующий день Дэвид покрасил стены, побелил потолок, надраил пол и вымыл окна. Бродский пришел за ключом, обвел глазами посвежевшую студию и вздохнул: «И зачем вы всё это сделали? Мне нравилось, как раньше, тут был дух старого европейского жилья».