Игорь Добролюбов - Осколки памяти

Значит, это все вопрос подбора людей, совершенно ка­кая-то неощутимая вещь, особенно в кинематографе, по­тому что ведь каждый режиссер понемножку и актер, и немножко художник, и музыкант, и писатель очень час­то. Он может стать писателем. Он мог бы стать сцена­ристом. Становится режиссером, и все так. Вот так вы­шло, что он как раз для кинематографа, - в это время, при этих товарищах, при этой системе, в которой он жил; у него почва выгодная, и вот он выходит режиссером.

Соперничество. Я не буду много говорить, но когда Шукшин и Тарковский, которые были прямой противопо­ложностью один другому и не очень любили друг друга, они работали рядом, это было очень полезно мастерской. Очень полезно мастерской. Это было очень ярко и проти­воположно. И вокруг них группировалось очень много ода­ренных людей. Не вокруг них, а благодаря, скажем, их при­сутствию.

Если где-то эту сумму вопросов поднять (сейчас я го­ворю неразборчиво, но важна мысль сама), тогда получа­ется возможность учить человека без указки, без перста: вот так надо строить мизансцену, так надо работать - как очень многие учат. Учат тому, что вот есть система, которой надо обучать каким-то образом. Сначала то-то, потом то-то, сначала монтаж, сначала работа с акте­ром и т.д.

Значит, хорошо большей частью художники полу­чаются тогда, как мне кажется, когда такого человека с указкой и перстом, такого учителя нет, а есть чело­век, который бы помогал думать. Или не мешал хотя бы думать. Который позаботился о том, чтобы была ат­мосфера, чтобы сам пророс росток творчества, он полу­чился бы самостоятельно.

Это мое убеждение всегдашнее. И когда я вспоминаю, как я сам учился, я все время сплошь вспоминаю людей, которые не мешали мне, которые никогда не мешали мне..."

"Привези, пожалуйста, ко мне в гости моего тезку", - как-то попросил меня Михал Ильич. Привез, и это был со­вершенно чудный вечер. У его внука, тоже Миши, была огромная коллекция английских автомобильчиков. Ромм посадил моего Мишку у одной стены, сам уселся у проти­воположной - и они без устали катали машинки. Весь вечер.

А я пил чай и смотрел на них, чувствуя себя ни при чем. Столько чая, сколько я выпил тогда, вместилось в меня только у Льва Митрофановича Томильчика...

Плечом к плечу

Когда наш курс пошел на похороны Ромма, мы не­гласно приняли решение: не дать никому из начальства подойти к гробу. И стали плечом к плечу: мы, съемочная группа картины "Девять дней одного года", Баталов, Смоктуновский - чтобы никто больше не смог втиснуть­ся. Так его и вынесли - сами.

***

Это огромное счастье, я не знаю, за что мне такое счастье привалило - стать учеником этого мастера, этого человека, великого режиссера, педагога и худож­ника. Слава тебе, Господи! Вот с этим ощущением бла­годарности, поклонения, преклонения перед ним я и живу всю свою жизнь.

МОЙ ДОМ

Никто еще не смог и, я полагаю, не сможет объяс­нить, что такое любовь, и как она возникает. Никто, даже Шекспир. Помните, в "Ромео и Джульетте": он увидел ее, она увидела его - и это произошло!

Я ее увидел на проспекте, шел пешочком из Со­юза кинематографистов (он в ту пору находился в Красном костеле, и студия была там же), навстречу мне - группа работников студии, никого из них, за исключением Георгия Яковлевича Вдовенкова, с кото­рым мы в то время делали "Мост", я не знал, молодой был. Георгий Яковлевич стал нас знакомить. Вижу, у одной девушки верхняя пуговичка кофточки не застег­нута. Я возьми да и скажи: "Можно я наведу порядок?" Застегнул.

Она сразу показалась мне серьезным человеком. По­том я часто видел ее на студии и убеждался все более, что это действительно стоящий, серьезный, человек, хотя она и была жуткой хохотушкой.

Оказалось, еще до нашей первой встречи на проспек­те она видела, как я по пустынным коридорам студии го­нял на велосипеде. Тогда "Беларусьфильм" пребывал в со­стоянии ступенчатого переезда из костела в новое здание, коридоры были пустынные, и я решил прокатиться на од­ном из двух задействованных у меня в курсовой работе ве­лосипедов. Должно быть, тогда она подумала: "Значит, нор­мальный человек".

Закончив ВГИК, я вернулся из Москвы в Минск. Домой очень тянуло, тосковал, я рвался сюда. Здесь были мама с отчимом, бабушка, друзья, и потом... здесь была Нелла...

Друг мой, замечательный поэт Петя Макаль, был свидетелем с моей стороны, Неллина подруга - с ее сто­роны, мы пришли вчетвером в ЗАГС, и нас расписали. Так мы с Неллой и поженились.

Сначала у нас был один сын Миша, которого мы на­звали в честь моего отца и Ромма, потом родился второй - Алексей.

Профессия кинорежиссера, как известно, связана с постоянными разъездами, вот и моя режиссерская жизнь вся прошла в экспедициях. Не снимать я не мог, и весь дом сразу лег на плечи Неллы Ивановны, которая муже­ственно тащила этот груз, хотя сама работала на студии "от и до" начальником звукоцеха. Она никогда не вме­шивалась в мою работу, а создавала мне все условия. Нел­ла - удивительная женщина. Заботливая очень, внима­тельная очень, преданная. Я был весь поглощен своими картинами, она же вся была поглощена нами - детьми и мужем. Вот такой, наверное, должна быть женщина, жена, мать и подруга в жизни.

Она и сейчас продолжает нас "тянуть", обо всех хло­потать, хотя сама неважно себя чувствует. Я вот тут сижу книжку пишу, а она в это время где-то в ОВИРе в очере­дях оформляет вызов старшему сыну, чтобы приехал в гости.

Нелла - партизанская дочь, всю войну маленькой девочкой провела с семьей в партизанском отряде. Ее отец, учитель по профессии, командовал партизанской брига­дой, получил звание генерала. Когда немцы в апреле 1944 года, ожидая наступления наших войск, начали круп­ную карательную операцию против партизан и блокирова­ли болотную зону Полесья, Иван Васильевич организовал в ледоход переправу людей через реку Opeсa. Сам он как командир шел последним и попал под ураганный огонь - от него не осталось ничего, кроме брошенной на берегу реки простреленной шинели. Накануне Неллу с сестрой отпра­вили через линию фронта на самолете, а их маму, как и ос­тальных, Иван Васильевич успел переправить на тот берег - перебирались, держась за перекинутую через реку веревку. Вот те люди - и дети, и взрослые - они как раз все и были победившими чувство своего страха, настоящими людьми.

Поскольку от генерала Скалабана не могли найти ни следа, он оказался "пропавшим без вести", а его родные, по законам того времени, - не семьей геройски погибше­го на фронтах Великой Отечественной, а пропавшего без вести. Так к ним и относились. Но семья Неллина, слава Богу, дружная, выкарабкались.

Сама Нелла мне иногда напоминает военную мед­сестру: девчушечку, которая по чудовищному, взрываю­щемуся со всех сторон полю ползет, взваливает на себя раненых бойцов - откуда только силы берутся - и вы­носит их с поля боя.