Игорь Добролюбов - Осколки памяти

Так что таблички на стене 4-й школы: "Здесь плохо, но тем не менее учился кинорежиссер, народный ар­тист...", я уверен, не будет.

Однажды, спустя много лет, когда у меня уже были картины, мы с Яковом Самуиловичем случайно встрети­лись на каком-то официальном банкете. Узнали друг дру­га, растерялись, ведь столько не виделись. Я спросил у него:

- Яков Самуилович, почему вы так оберегали меня, не дергали?

- Да потому что знал, что однажды мы с тобой встре­тимся на таком вот банкете. И я, и Дина Львовна видели, что ты способный парень.

Вот умный человек! Насколько же нужно педагогам пристальнейшим образом изучать каждого ребенка! И клас­сы в школах должны быть маленькими. У меня старший сын физику любил, а младший по три книги одновременно читал. К слову сказать, когда я решил отдать старшего учиться плавать, то отвел его в школу юношеского олим­пийского резерва, куда брали ребят, не просто умеющих плавать, а с хорошими результатами. Но дело в том, что тренером там был мой школьный друг, одноклассник Ахремчик Дмитрий, которого мы звали Дем. Привел я Миш­ку: "Дем, дорогой, сделай так, чтобы он при моей жизни не потоп". - "Нет вопросов". Вот оно, школьное братство.

Два у меня сына - Миша и Леша, они дружат меж­ду собой, и я их очень люблю.

P.S. Когда я готовился к съемкам "Расписания на пос­лезавтра", то поехал в Новосибирск, погулять по академ­городку, познакомиться с ним поближе. И заодно очень хотел пройтись по городу. Это была словно прогулка по семейному альбому, который хранился у нас дома. Я "пе­релистывал" страницу за страницей, кусками узнавая Новосибирск, где когда-то дедуня вытаскивал мне зано­зы, где перед уходом на фронт умывался папа в белой ру­бахе...

Волнуясь, я шел по улице к дому, в котором мы жили, - а дома уже нет. Снесли. На его месте построи­ли типовую многоэтажку. А Закаменка осталась точно такой, какой была до войны.

МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ

Выбор

Журналисты часто спрашивают нашего брата: "Кем вы мечтали стать в детстве?" Некоторые так и отвечают: "Режиссером", а я тогда не мечтал об этом и даже не знал, кем стану, поэтому на подобный вопрос обычно раздра­женно отвечаю: "Пожарником я хотел быть!".

К тому возрасту, когда пришло время выбирать свою стезю, я захотел поступить в театральный институт.

Меня тянула, необъяснимо тянула вся эта штукови­на: театр, актерство... Не могу сказать, что меня в один день вдруг осенило: семья-то наша жила за кулисами те­атра, в гримерке ГосЕТа, и среди моих друзей были не только пацаны. Я, скорее, больше дружил со взрослыми и всегда поражался: вот только сейчас я с ним разговаривал, а через минуту - он на сцене, грохочет его голос, и я, сидя в проходе на ступеньках (а обсидел я в зале все ступеньки, места никогда не занимал), содрогаюсь.

Но перед поступлением мой отчим Кузьма Львович собрал дома своих друзей - как сейчас помню, старые те­атральные кадры. Был накрыт стол, и все они почему-то стали говорить о необходимости получения настоящего об­разования. "Ты молод - успеешь в театральный. Если есть способности, поступишь, а ты давай, образование получи, оно никогда не помешает. Иди в университет". Так я и поступил в университет на отделение журналистики филологического факультета. Пришел на первый курс и первым делом направился в самодеятельный студенческий театр, которым Кузьма Львович руководил.

Театралы

Общая тяга к искусству в то время была неодолимой. На каждом факультете работал свой драмкружок, а это был главный, общеуниверситетский "Академический" театр. Желающих туда попасть отбирала специальная комиссия из студентов-стариков, конкурс был колоссаль­ный. Прочитал и я что-то - приняли. И все пять лет в этом драмкружке я с наслаждением играл.

На репетициях мне почему-то все время было весе­ло: заводной был, но старался сдерживаться, а рассла­бившись в перерыве, войти в работу было необычайно трудно. Кузьма Львович - актер старой школы, он тре­бовал дисциплины и однажды так разгневался, что по­шел на меня со стулом: "Сейчас дам по шее!" По шее при всех? Я и выскочил в декорационное окно.

Кузьма Львович ведь тоже артист, он сделал серь­езный вид, и я испугался. Однако понял, что пусть это и самодеятельность, но если не относиться к сцене се­рьезно, так в форточку и вылетишь. Все здесь было по­ставлено очень основательно и действительно строго. Мысль пропустить репетицию и возникнуть не могла, потому что разбирался с тобой не руководитель, а сами ребята.

Какие-то спекуляции тем, что руководитель теат­ра - мой отчим, были исключены, просто энергии у меня было до фига. И потом ребята-кружковцы "родственнич­ку" тут же врезали бы по первое число - через одного же фронтовики были.

Рома Ерохин - Раймонд Алексеевич - парень со светлыми вьющимися волосами, я помню, все студенчес­кие годы так и проходил в "тельнике", бушлате и мичманке. Он в морской пехоте воевал, на него, контуженно­го взрывом, обрушилась рухнувшая стена. Фронтовой товарищ Рому откопал голыми руками, видит - мерт­вый, но тем не менее сгреб его в охапку - и в санчасть. Здоровый сибиряк, под два метра, пришел туда:

- На стол его быстрее!

А ему отвечают:

- Его не на стол, его в морг надо!

Сибиряк автомат вскинул:

- Лечите! А то перестреляю всех!

Положили, а Рома вскоре задышал... И выходили его. Рома Ерохин серьезный был парень. Замечательный человек, мы с ним до сих пор поддерживаем дружеские отношения. И все ребята серьезные были. Я тоже. Иногда только дурью маялся.

Играли в театре и Рима Маленченко с филфака, ко­торая потом всю жизнь проработала в ТЮЗе (сначала младших сестренок играла, потом бабушек), и Санников Олег, сын главного режиссера театра Янки Купалы, пре­подавателя Театрального института, выпустившего Витю Тарасова, и нынче известный физик-теоретик, ака­демик Лев Томильчик. Был среди нас очень хороший ак­тер Владимир Матвеев, который после окончания универ­ситета работал редактором "Сельской газеты", а позже возглавил Госкино. Сценарии он редактировал жестко, не пропуская ни одной строчки. И даже когда я, разозлив­шись, однажды написал ему заявление, подписавшись: "С унижением, Добролюбов", он и это тут же "поймал". Играли с нами и потрясающе талантливый человек Мар­цев Паша (его сын Петр Марцев сегодня издатель "Бе­лорусской деловой газеты"), и Владимир Бровиков, кото­рый потом в ЦК занимал серьезные посты, - все варились в одной каше. Это было некое чудное сборище, очень дружная компания и прекрасный актерский ансамбль. Я вот сейчас ответственно говорю, что из того коллектива, сохранись он и далее, мог бы получиться хороший театр. Правда. Ну вот, и я туда затесался.

Незадолго до моего прихода они поставили "Ме­щан", а моим дебютом была роль Васьки Пепла, жулико­ватого малого из горьковского "На дне", а затем - Жоры Поцелуйко в деревенской украинской пьесе. Но пиком моей "театральной карьеры" стал Хлестаков. После пре­мьеры "Ревизора" меня, Хлестакова, в костюме и гриме ребята отнесли на руках в общагу, где продолжалось "об­суждение спектакля".