Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Вышли на шоссе, уже уверенно голоснули. В Переславле были к вечеру. Родина Александра Невского, родина русского Петровского флота. Памятник Александру. Маленькая церковь, его помнящая. На холме по-над городом, по-над озером Плещеевым – монастырь. Туда мы не попали – было закрыто. Двинулись дальше, в сторону Юрьев-Польского. 20 км проехали на сельском автобусе, по тарифу. Такого в моей жизни ещё не было: идём по просёлочной дороге, за нами садится солнце, небо чистое-чистое и золотое на западе. Ещё жарко. Свет удивительный. Село скрылось, с двух сторон – стена ржи, а над ней – верхушки дальних колоколен. По дороге шли долго, молча. Дивный, торжественный звон кузнечиков, пчёл. Птиц. Лес впереди уже тёмный. Только верхушки ещё празднично светятся. В лес вошли – сразу в синь. Туман, шелест. А воздух лесной так густ, так пахуч. Что одного полного вдоха мало: надо так вдохнуть, чтобы заполниться им до пят, до кончиков пальцев. Я вдруг поняла. Что искусство не обязательно рождено творением рук человеческих. Искусство первоначальное. Древнее – подражание природе, желание выразить восторг перед родной землёй: песней, слезами. Молчанием. Первый раз в лесу ночевали. Палатки не было – только спальники. Выбрали ель погуще, чтобы не промокнуть. Долго не могла уснуть. Кричали ночные птицы. Лес жил.

Утром оказалось, что есть нечего, но, странно, меня это не огорчило. Дорога наша была пустынной. Долго шли, начался дождь. Рюкзак вымок – отяжелел, дорогу мгновенно размыло, ноги увязают в грязи, то и дело поскальзываемся, но я даже рада: почему то хочется сделать себе хуже. чтобы было ещё труднее, как будто мщу себе за что-то, или от чего-то лишнего хочу освободиться. Очень хотелось к концу путешествия стать другим человеком… А прямо на дороге росли белые грибы. Прошли километров десять. Недалеко от деревни Симы, где умер Багратион, под проливным дождём остановилась огромная «Шкода». (Странно, когда машины пролетают мимо, и лишь мелькают равнодушные лица шофёров – это кажется естественным, но когда большущая авто из-за меня сворачивает на обочину, – делается неловко и, одновременно очень хорошо! И с какой благодарностью смотрим на шофёра! Ведь мог бы и не останавливаться. Мог!.) Из машины вышли только в Юрьеве-Польском. Наконец, пообедали в столовой. (Всё время думаю, как бы похудеть, это – одна из целей похода, но тут уж не до того.) Подошли к монастырю – выходной, но дверь открыта. Вошли с опаской. Подошли к навесу, под которым от дождя скрывались рабочие. Около 4-х часов, а они уже пьяные. Как один. И очень благодушные. – Ты, осторожно, вишь, щас на девушку упадёшь, – говорит один другому, вздумавшему подняться по крутой лестнице, после чего тот благоразумно переходит на четвереньки для безопасности. Среди работяг – студент из Киева, ужасно обрадовался, заговорил до смерти, посоветовал ночевать не во Владимире, а в Боголюбово, у сторожа Покрова на Нерли. Монастырь, вернее его руины осмотрели. Груды кирпича, гниющие голубиные трупики, всё заросшее бурьяном, но настоящее.

К Покрову шли по огромному полю, собор вырастал на фоне набухшего чёрного неба и светился изнутри. «Белый лебедь»! Домик сторожа – остатки монастырской постройки, оказался забит до упора туристами, байдарочниками, школьниками… Долго пришлось уговаривать, чтобы потеснились, но договорились и даже сообща сварили суп из собранных нами белых грибов. Вечером пришла хозяйка, села и стала рассказывать. Простая, малограмотная женщина, но как она говорила! Как она знала и любила свой белый собор! Расспрашивала учёных, старожилов, и стала ходячей энциклопедией. Заснули на голом полу, считая это верхом комфорта.

День решили провести в Суздале. Остановили два грузовика, гружённых камнем. Мне шофёр попался молодой, лихой. Всю дорогу говорили. Парень очень смущался, бравировал, а я забыла все свои комплексы: болтала легко, просто, без «украшательств». Сама себе удивлялась. _Выговор у тебя не наш. У нас – на «О», как камни. Суздаль оказался слишком большим для восприятия, слишком знакомым по кинофильмам, слишком туристическим. Церкви закрыты, в музеях – выходной, наша невезуха! Вернулись на Нерль, искупались. (Чуть не сказала – домой.) Как мало надо для счастья! Иностранцы осматривают русский пейзаж, в который я вписываюсь, стоя по колено в воде, застирывая единственную рубашку. Ночь. До ближайшей деревни – два км, огни, лай собак – далеко. А здесь – только ветер, сильный и тёплый, вливающий в жилы одуряющий аромат цветущих лип, близкие – близкие звёзды, в которых плавает крест Покрова. Собор светится в темноте – прямая дорога в небо. Восторг (или ещё что-то, не найти слово!) вливается в грудь, переполняет её, его чисто физически не удержать внутри: надо вылить, ВЫРАЗИТЬ! Ищу слова, напрягаюсь, надо крикнуть их, прекрасные, как эта ночь, в небо, чтобы не упасть под тяжестью этой величественности, не быть раздавленной. Но нет такой песни. Танцую, ору (слава Богу, что никто не видит), кажется, что, если найду слова – взлечу в небо, стану равной этому великолепию, стану Богом. Ощущение такое сильное, что хочется рвотой изрыгнуть внутренности, вывернуться наизнанку. Слова маленькими серенькими червячками прячутся в траве, чтобы стать жалкой копией звёзд – это всё, на что они способны, бессильные. Я побеждена в этой борьбе и повержена. Плачу от бессилия и переполненности. И только Цветаевское: «Чёрная, как зрачок, как зрачок сосущая свет, люблю тебя, зоркая ночь! Голосу дай мне воспеть тебя, о Праматерь песен, в чьей длани узда четырёх ветров! Клича тебя, славословя тебя, – я только раковина, в которой ещё не умолк Океан. Ночь, я уже насмотрелась в зрачки человека! Испепели меня, Чёрное Солнце, Ночь!»

Цветаева победила. Бах победил.

Утром отправились во Владимир. Золотые Ворота. Наверху – музей. Галерея Героев, погибших в Великую Отечественную. Лопоухий паренёк 18 лет на фотографии, удивлённые глаза, солдатская форма. Под фото – указ о присвоении звания Героя. Посмертно. Он был младше меня. Дмитриевский собор – резной, кружевной. Успенский – действующий. Полутёмный. Запах ладана, свечи, много-много икон. Рублёвские росписи – «Шествие Праведных жён»…

23.07.71

Рано утром выходим на дорогу. Долго голосую. Начались тяготы совместного путешествия. Долгое общение с человеком утомляет и раздражает. Товарищ мой оказался нервным и капризным. Я, конечно, тоже хороша, но пересилить раздражение не могу: не разговариваем. К тому же, он не умнее меня, а в 26 лет это непростительно. Я не прощаю, хотя знаю, что не права. Ловим грузовик и едем молча, до самого города Горький, где, как известно, ясные зорьки. Бородино проехали без остановки. Часа в три прибыли. Прошли по главной улице. Кремль смотреть не стали – лень. Вышли на шоссе. Сил почти нет: разморило, укачало. Пить хочется страшно. Придорожная столовка – лучшее место для ловли попутки. У пивного ларька – очередь. Общаются трёх-пятиэтажным матом. Наблюдение: из дома выскакивает разъярённая женщина и на этом языке пытается убедить пьяного мужа вернуться домой. Он пугается, но, пьяному море по колено! бодро огрызается на том же языке. Наблюдение не для показа. Я думаю, что не выдержу, убегу, но нет – эти дни меня здорово изменили. Здесь мат естественен, как еда, а у меня простые заботы: еда и ночлег. Стою спокойно, изучаю фольклор. Да и потом: что за предрассудки – слова! Буквой больше – прилично, буквой меньше – нет! Какая разница. Я даже отважилась на кружку пива, чем привожу в восторг шоферню: свой парень! Мимо проходит огромный дядька с хлебом Совершенно обнаглев, бегу за ним: – Дяденька, дяденька! Возьми с собой! (Дяденька направлялся к головной машине колонны. Горький- Оренбург написано мелом. Я не могла упустить такую возможность). Спутник мой залезает в кузов – едем! Шофёры обычно долго молчат, но потом – прорывает, рассказывают о работе и о сынишке (обязательно!). Никогда раньше не думала, что с «работягами» может быть так интересно! Невольно сравниваю: шофёр – сильный, уверенный, спокойный, и я, глядя на него – уверенная и сильная, я – простой парень без кривляний, «милоты» и комплексов, останавливающий машины и так быстро находящий общий язык с незнакомыми(так кажется) – и мой друг, по праву старшинства пытающийся быть во главе нашей экспедиции. Но потерявший уже авторитет. Почти совсем – уважение и власть надо мной. Человек, который в комнатных условиях казался идеалом ума, такта, эрудиции, поражал знаниями и суждениями, здесь оказался беспомощным. Начитанность не заменяет опыта. А то, что раньше казалось милой детскостью, здесь видится инфантильностью. Ехали до темноты. Нас накормили и уложили спать в кузове на сене. Утром были в Казани.