Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

В военкомате появилась информация: А. П. Старых в сентябре 41-го пропал без вести, маме выдали сколько-то денег, и она купила дойную козу.

!943. Время голодное, а у тёти Олиной коровки появился телёночек. Тётя просит меня, как старшего в роду мужика зарезать телёнка. Я не очень представляю, как буду это делать, но соглашаюсь. Я прожил жизнь, но до сих пор мне становится дурно при воспоминании, как я тупым кухонным ножом пилю шею телёнка, как он обдаёт меня из перерезанного кровавого горла тёплым дыханием невинного ребёнка.

Однажды ночью нас разбудил яркий свет с неба, такой яркий, что он проникал даже в закрытые глаза. Был июль 43-го… Немцы взяли за правило ночью бомбить тылы нашей армии, А Ливны оставались прифронтовым городом. Вот они развесили свои осветительные бомбы. Одна «люстра» медленно, на парашюте пролетала над Беломестной, от неё вниз летели огненные термитные капли, хорошо, что на соломенную крышу бабушкиной избы не упали, а упали на соседнюю. Крыша, словно она ждала – вспыхнула как порох, наконец дождавшийся горящего трута, и осветила слободу шумным пламенем. Посыпались искры, бабушка Татьяна приставила лестницу, полезла на крышу: – «Давайте воды побольше!» Все засуетились, кто-то нёс полные вёдра, кто-то с пустыми бежал к колодцу. Соседу удалось не пустить пламя на избу вовремя оттаскивая солому на землю, где она спокойно догорала. Я тем временем следил за догоравшей «люстрой»: куда она будет падать – меня интересовал парашютный шёлк: это был бы хороший подарок моим сёстрам. К сожалению, «люстра» упала за рекой Сосной, искать её там не было смысла.

При свете «люстр» немецкие наблюдатели засекали танки, шедшие от Ельца по шоссе через Ливны дальше на запад, где зачиналась Курская битва. Они поставили дальнобойную «Берту» может, в ста километрах к западу, и методично, через каждые три минуты посылали снаряд в Ливны, авось снаряд найдёт наш танк. «Рама» вертелась над городом, снимала на плёнку происходящее. Наши зенитки, стоящие за винзаводом – около двадцати стволов ни разу не попали в раму, сколько я помню. Расчёты зениток – сплошь женщины, уж не знаю, где их обучали.

Немцы отступили. Я был в огороде. Из города вернулась мама, она видела мою бывшую классную руководительницу. – «Она очень сожалеет, что Лёня, такой способный мальчик занимается сельхоз работами вместо учёбы, она очень рекомендовала принести документы и подать заявление в восьмой.

В конце года у меня созрело решение: идти в курское лётное спецучилище. Я сагитировал двух одноклассников поступать вместе. В июне 44-го пришли на станцию и сели в поезд. Учиться на лётчика мне не пришлось: медкомиссию я прошёл, но на мандатной провалился. Спросили про отца, про мать, почему по русскому четвёрка. Я сказал, что наша училка по русскому никому больше четвёрки не ставит. Сказав: «училка», я понял: не быть мне лётчиком! Возвращаясь домой Горка Черников утешал меня: – «Ничего, Лёнька, что Господь не делает, – всё к лучшему!» Горке то хорошо, у него отец – зав. магазином, я был у него на день рождения: на столе было такое изобилие, которого я не видел в отцовском доме, и вообще никогда не видел… Гена Гололобов тоже тогда чувствовал себя неважно после вращения на кресле, но когда заявил, что его отец – директор Ливенской племенной свинофермы, его сразу приняли. А в Мармыжах в ожидании поезда случился с Геной припадок падучей, это было ужасно. Я и раньше видел падучую, в Лукашевке, но оба случая произвели на меня тяжкое впечатление. Если бы мне сказали, что со мной может случиться подобное, я бы жить не захотел, наверное.

А потом пришёл с войны наш дядя Иван Петрович это уже был май 1946. Ивана забрали в морскую пехоту в Ленинграде, воевал на Моонзундских островах, был взят в плен, отдан батраком эстонскому кулаку, бежал, был пойман и определён в арбайт-команду в Германии. Во время американской бомбёжки взрывом был отброшен на ближайшую стену, получил тяжёлую контузию. Когда пришли американцы, он попал в их госпиталь, отнялись ноги… (По другим сведениям И. П. как бывший военнопленный попал в советский лагерь, где работал по пояс в болоте, после чего ноги и отнялись. М. С.)

Привёз его с вокзала какой-то мужик из деревни. Я присутствовал при том, как он, держась за телегу слез, заковылял к избе, как голосила бабушка, дождавшись с войны хоть одного сына…

Сначала Иван Петрович взялся делать из меня мужчину (- Как это, не куришь и не пьёшь? – вот тебе самокрутка, и вот – стопка. – Я стал покуривать, а алкоголь вызывал тошноту и рвоту), затем подумал о моём будущем: в Ленинграде он был знаком с людьми, знавшими что-то о дзержинке – училище им. Дзержинского, он подсказал подать документы. Как ни странно, ответ был положительный. Я стал ждать вызова в Ленинград, я так ухватился за эту идею – представлял себя курсантом в морской форме, на казённом довольствии…

Документы у меня приняли без сучка, без задоринки: аттестат с золотой медалью дал мне зелёный свет, я просился на электротехнический факультет: стать электриком – моя мечта с детства, если уж не суждено стать лётчиком. С однокашниками у меня отношения складывались нормальные, мне особенно нравился один фронтовик, он стал старостой нашего класса. Меня он выделял как запевалу – у меня с детства был звонкий голос. Хорошо я чувствовал себя с другими ребятами – бывшими фронтовиками. Особняком стояли ребята, пришедшие из Нахимовского училища. Я обратил внимание на группу щёголей в курсантской форме при палашах. Так смотрят люди простые – из народа, на интеллигентов в шляпах, при галстуках. Я сразу подумал: – «с этими ладить будет непросто!» – Так потом и вышло!

Я был мамочкиным сынком, робел на людях, смущался, был простодушен, не умел лгать, строить козни, людей принимал такими, как они о себе говорят. Многим это во мне нравилось. Но были и другие люди – со своим непонятным мне воспитанием, они лгали так же просто, как чихали. Им было неинтересно жить просто, им надо было интриговать, ставить ловушки, обманывать, унижать, делать друг другу гадости…

Выпорхнув из-под крыла Натальи Ефимовны, я тогда не знал, что люди бывают разные. Первый конфликт у меня случился как раз с другом – Толей Бариновым, из-за пустяка – песни. «Шаланды, полные кефали..» Я тогда не видел фильм «Два бойца», а Толя ездил в Одессу, поступал в мореходку, и этот фильм видел, и песню любил. Как – то Толя её напел: – какая хорошая песня, а тебе нравится?

Я откровенно сказал: – Мелодия хорошая, а вот текст – разит уголовщиной, какая шпана написал?

– Сам ты шпана! – и друг понёс меня по матери.

Наконец до одного «нахимовца» дошло, что орловский парень не хуже питерских снобов. Конечно, нет сомнений, что эти парни получили ещё в детстве многие знания из области интеллекта личности, и мне надо было их догонять в этом смысле. Например, уже тогда, по их словам и намёкам, стало понятно, что они читали книги М. Булгакова: – «Белую гвардию» и др. А для нас это было под запретом до симоновского выступления в «Новом Времени» в защиту Булгакова.