Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Толе на втором курсе прислали 1200 руб. на новые тогда часы «Победа». Мне тоже нужны были наручные часы, но я пошёл своим путём. Летом 1948 Наталья Ефимовна получила в первой школе заслуженную мою золотую медаль. Я был уже на третьем курсе, и при первом же увольнении в город толкнул её какому-то барыге под аркой Главного Штаба за 300 рублей, потом пошёл по Невскому. Где-то за Владимирским я приметил магазин, где продавали наручные часы – «кировские», очень хорошие, с рубиновыми подшипниками, с надёжным ходом, только очень большие, – теперь делают такие же будильники. При выходе из магазина меня встретил незнакомый мужик, – верно, он давно меня стерёг. В подворотне мужик показал мне «золотые» часы в восьмиугольном корпусе и на ходу. Мужик предложил мне махнуть это «золото» на «кировские», мол, твои легче сбыть, а мне нужно срочно купить Ж/Д билет. Мужик обратился по адресу: такого лопуха, как я, ему было трудно найти. С «золотыми» часами я явился в класс, где знатоки сразу определили: это американская штамповка под золото, и часы вскоре должны встать. Потом я долго копил деньги, во всём себе отказывая, на новые «кировские» часы, – я уже не мог жить без времени, и купил их ко времени поездки в Крустпилс, где расписался с Ларисой Леонидовной…

В 1948 г. у меня появился друг, офицер – артиллерист, недавно уволенный из армии, у него была жена, Нина. Она сказала: – Я познакомлю тебя – это мне, – с хорошей девочкой. Они вместе были в детдоме в Карабаше на Урале. Нина имела в виду Ларису. Но встретиться мы долго не могли. Тогда я написал письмо, предложил Ларисе встретиться под часами у Мариинского театра. Лариса скоро должна была уехать по назначению в Латвию: она закончила железнодорожное медучилище по специальности санэпидемиолог. Я был уже на втором курсе, мы переписывались целый год, письма были тёплые, как потом выяснилось, Ларисе помогала составлять их квартирная хозяйка – латышка Берта. Вот под диктовку Берты Лариса и дала согласие выйти за меня замуж.

Я очень хотел жениться. Получив благословение Марии Васильевны – матери Ларисы, я на зимние каникулы отправился на станцию Крустпилс. Своим напором я даже смутил Ларису, которая втайне хотела, чтобы свадьба произошла в далёком будущем.

Расписались в городе Екабпилсе, гостями у нас были курсанты лётного училища. В первую же ночь Лариса понесла, но это была ещё не Маруся. Очень не хотелось Ларисе становиться матерью. Среди её подруг были девушки-хирурги. Они всё сделали на высшем уровне…

ДОКТОР:– Мы не слишком отклонились от темы?

– Простите. Мне трудно прервать отца. Вы не представляете, сколько своего я слышу в его голосе, сколько скрытых доселе связей открывается мне… Но да, вас же интересует жизнь актрисы… Только ещё немного, о Ливнах:

Я была там трижды: фантастические места, описанные Тургеневым, Буниным, Паустовским… Безрадостные для Сергия Булгакова… Действительно, настоящая Россия. Впервые меня туда отправили с тётей Музой. Мне было лет пять… Мы остановились не в самом городе, а в Беломестной. Ну, как объяснить… Вот, на одном берегу Сосны – меловая гора с городом (как жаль, что я не застала – до власти, в которую так верил мой дед, говорят, вся гора светилась золотыми куполами Церквей). Прямо из города – мост на низинный берег, и прямо от моста – единственная улица с крестьянскими домами. Дом моего прапрадеда – обычная хата с низкими потолками, в которой доживали свой век бездетная тётка Дуня и инвалид войны Иван Петров. Его знал весь город. Ветерану, ему выдали тогдашний инвалидский транспорт: что-то вроде трёхколёсного мотоцикла с крышей, Он бодро разъезжал на нём в поисках «Червивинки» – так он называл дешёвое плодовое вино, к которому был очень пристрастен. Постоянно попадал в аварии: сваливался на своей таратайке в канаву, или, даже, с небольшой кручи. Его всегда вытаскивали и доставляли домой, неизменно добродушного и оптимистически настроенного.

Что я помню от того приезда? Муза ходила на танцы в клубе, никому не было до меня дела, и я отрывалась с местной пацанвой. Боже, чего мы только не ели из дикорастущих трав! И у всего были приличные названия – какая-то «капуста» – трава с жирными, сочными стеблями, какие-то недозревшие семенные коробочки… В Сосне плескались, вылавливали местных устриц: те, что широкие – «бабки», те, что вроде мидий – «дедки». Ходили к тёте Кате на край слободы за козьим молоком. Свобода! Страшные грозы, которые намного страшнее в деревне, а потом – счастье бродить по тёплой, мягкой глиняной луже!

Второй раз мы приехали с отцом к бабушке после его операции. Мне было четырнадцать, ему, соответственно, 38. В пути нас никто не принимал за отца и дочь. Хотя, если бы люди были повнимательнее… Вечерами я вслух читала отцу «Войну и мир», сама мало что понимая. Бабушка Наталья мне не понравилась: толстая, с отвисшими губами, она страшно храпела по ночам, не давая спать. Отец почему-то решил отправить меня на пару дней в деревню к дальним родственникам. Но разве можно оставлять Марусю без присмотра! Там, в деревне, потрясли бесконечные поля цветущей гречихи! Всё советское население тогда слушало радио, а по радио всё время передавали песни в исполнении хора Пятницкого, и Маруся, «русская душой», знала их все наизусть: и про «Ой ты, рожь, ты о чём поёшь?» и про «в поле за околицей трата татата, и шумит и клонится золотая рожь..» ну, в общем «на тропинке узенькой встретились они»… и «лён мой лён, кругом цветущий лён, а тот, который нравится – не в меня влюблён!» – очень актуальные темы для девочки- подростка 66 года, не знающей, что такое «Дом-2». Итак, поля – полями, а вечером – завалинка. Все краснощёкие спелые девицы собираются вокруг гармониста, который нарочито гнусавым голосом (так принято) исполняет, подражая блеянию козла: «Ты мне вчера сказааааааааала, что позвонишь сегодняяяяяяяяяяя…» Восторг, аплодисменты, но девушкам понадобилось пописать. Ночь уже вроде как спустилась, поэтому всей компанией отправились в ближайший проулок. А там, в доме мужик, видимо, в одиночестве выпивал, ну и выбежал в трусах и майке, размахивая топором. Вся компания «пырскнула», Маруся, мало того, что долго не могла натянуть трусы, а, значит, бежала последней, но, к тому же, поскользнулась на куче мелкого кокса и ободрала себе кожу на всей правой ноге. Родственники, как водится, лечили рану свежей мочой, но, когда папа приехал забирать дочь, у неё температура была под сорок. Как описать разочарование отца, вложившего в дочь всего себя, дочь, которую и на день нельзя оставить, чтобы она во что-нибудь не вляпалась! Как описать бесконечные перевязки и торжественные фланирования по городскому бульвару (традиция, оставшаяся с дореволюционных времён в городе, в котором «нет театра») с забинтованной сверху до низу ногой, пахнущей на весь бульвар вонючей мазью Вишневского?