Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Затянула бы Лиговка, погубила бы… Но тут Невидимый Друг нашёл для Маруси дело. На экзамен к Шмойлову пришёл В. В. Петров, спросил: «Чьи это два отрывка?» оказалось – Марусины, В. В. позвал её к себе вторым педагогом. Вернее – третьим, потому что вторым был Саша Романцов, коллега по БДТ, ещё более не удовлетворённый своим местом в театр

Талантливый, утончённо-красивый, он был самовлюблён и порочен, как кокаинист и декадент Серебряного века. Ему не надо было играть Юсупова в «Агонии» Панфилова, он был воплощением Юсупова, воплощением вырождающегося аристократизма, неизвестно откуда взявшегося, Маруся ничего не знает про его семью. Однажды они случайно вместе вышли из театра. Саша вдруг сказал: «Мне тут хребет перебили, а ведь обо мне по Голосу Америки говорили!» В тот момент роль, на которую он претендовал, отдали кому-то из Великих Мастеров.

Конфликт с Сашей начался с первого дня, когда два педагога попробовали найти общую платформу.

«Я не позволю тебе, с твоим шаманством (это о нашей школе) портить курс, который Я набрал!»

Курс, конечно, набрал Владимир Викторович. Это был удивительный человек. Старинная петербургская семья, истинная интеллигентность, испытания, выпавшие его поколению. Он был пехотинцем, зимой, в составе лыжного батальона освобождал тот самый Елец.

Изящный, артистичный, он влетал, полутанцуя, в аудиторию. Его губы, на которых всегда оставались крупинки табака от сигарет без фильтра, неизменно, неосознанно были сложены в доброжелательную улыбку. У него было очень много успешных и благодарных учеников. Он любил их всех, слишком многое, по мнению Маруси прощал, и они радостно творили кто во что горазд!

Три года Маруся считалась преподавателем. Но, в присутствии В. В. сама не открывала рот, а когда творил Романцов, он не давал ей вмешиваться в процесс.

На третьем курсе взяли «Чайку». Работал, в основном Саша. Маруся позволяла себе только изредка подходить и говорить на ухо: «Неужели ты не видишь, что они не общаются?» Нет, была одна неделя, когда Маруся осталась со студентами одна. В это время приехала женщина профессор из Москвы, как бы с инспекцией. Она посмотрела репетицию и сказала безапелляционно: «Это двадцать моноспектаклей на одной сцене!»

Через неделю она работу одобрила: «Ну вот, другое дело!» (Это я хвалюсь, но три года самоограничений и почти ежедневного присутствия в аудитории наверное дают мне на это право)

Однажды ночью Марусю озарило: она поняла, как играть Дорна, который всё молчит, или отшучивается, и вдруг, единственный бросается на помощь Треплеву.

Марина Леонидовна вызвала в коридор студента Нагиева, репетировавшего Дорна. «Понимаешь, это разочарованный романтик!»

«А кто такой романтик?»

«Ну, это человек, который хочет изменить мир к лучшему».

«Зачем? По-моему, человек должен добиться лучшего для себя. Вот вы, например, чего вы добились?»

Маруся задумалась и поняла, что хвалиться нечем: ни карьеры, ни денег, ни семьи, ни детей.

«Ну вот», – продолжил студент, – «а у меня всё будет!»

Увидев погрустневшее лицо педагога, он смилостивился и позволил ей рассказать, как она видит роль Дорна: понимаешь, он всё время хочет встрять, сказать, что неправильно они поступают, и уже встаёт, но в последний момент думает: «Зачем? Всё равно не поймут!» – и снова садится. На этих подавляемых в последний момент порывах можно было бы построить всю роль. И как интересно было бы следить за этой бессловесной борьбой человека с самим собой!

Эту беседу, стоившую Марусе многих сил, прекратил разгневанный Романцов.

На следующий день Дима, поняв, что прошёлся по педагогу дорожным катком, бросил: «А вот мы с Мариной Леонидовной знаем, как играть эту роль!»

Но всё пошло по-накатанным рельсам. Показали этап работы кафедре. Один из членов совета заметил: «У меня такое ощущение, что у всех персонажей один опыт».

«Да», – сказала Маруся, – «и я даже знаю, – чей». Саша, действительно, как бы надевал на студентов свой собственный образ, вместо того, чтобы помогать им открывать самих себя.

В. В. поняв, что назрел неразрешимый конфликт, сказал, что один из двоих должен уйти. Ушла Маруся.

Курс, всё-таки, получился замечательный, благодаря Петрову, почти все стали известными артистами: Цапник, Лифанов, Аптикеева, Хвощнянский… Марусиного вклада в своё профессиональное обучение они не помнят, может, действительно, он был слишком незаметен.

Романцов закончил очень плохо, он попал под следствие, все от него отвернулись, умер от сердечного приступа перед самым судом.

Соседка Люся курила «Беломор», пила портвейн и обожала свою дворняжку Мальчика, которого непрерывно звала пропитым хриплым басом. Перегородки были тонкими, и совместная жизнь оказалась конфликтной. Однажды, правда, Люся пришла к Марусе с драниками и захотела её удочерить. «Семейная» жизнь закончилась тогда, когда к Люсе пришли подружки из дома Перцева. То, на каком матерном языке они общались (а перегородки были тонкими), – ничто в сравнении с тем, что они поминали друг другу про блокаду: кто был чьей подстилкой, кто убивал за хлеб, кто сколько украл, кто кого сдал… И всё это неженскими мерзкими голосами, с состарившейся злобой, с непроходящей ненавистью, заливаемой портвейном…

Когда они, наконец, ушли, из коридора донёсся жалобный стон: Люся не могла встать. Маруся отнесла её, уложила… Люсю непрерывно рвало, Маруся приносила ей воду, уговаривала вызвать доктора, Люся отказывалась, говорила, что отравилась портвейном. На третий день скорая увезла Люсю в больницу, из которой она не вернулась. Скорую вызвала Маруся. В последний раз Люся со страхом и надеждой посмотрела на Марусю белёсыми от алкоголя, светлыми от отражающегося в них неба глазами…

Это трудно простить себе: радость от того, что хоть и никчёмный, но живой человек освободил тебе место для существования, и чувство вины, вины даже за эту невольную радость…

Надо было срочно креститься.

То есть, Маруся предполагала, что бабушка Мария Васильевна не поднесла бы некрещёного младенца к святой иконе, но ведь никаких доказательств тому не было!

Самым популярным среди артистов был один чёрный монах, либерал и всепрощенец. Он и себе многое прощал. Однажды, пригласив Марусю в гости, в квартиру, увешанную иконами в золочёных окладах, потчевал её постным лобио, специально приготовленным кухаркой и анашой. От лобио Маруся отказалась так же, как и от анаши, которую с наслаждением вкусили батюшка и его дьяк.

Но это был единственный знакомый священнослужитель. С ним Маруся и договорилась.

В назначенный день села в троллейбус, читала книжку, проехала остановку, когда вернулась – служба закончилась, не случилось.