Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

30 ноября

У Мурашки провожают Овадиса в Канаду.

Сидели у меня с Ирой Рез, диктовали экскурсию, а в это время, оказывается, Лёша сидел там рядом с Уржумовой и пьянел от морса. Мы с Ирой позвонили им в восемь, и никто нас не пригласил.

2-е – птн.

Вводят в массовку «Визита старой дамы». Побывала в театре – настроение испортилось так, будто кто-то сглазил. А, может, и правда, сглазили?

Днём позвонила Тамара. Криком, на повышенных тонах: – «Его нельзя не любить: умный, тонкий, красивый, неотразимый! Почему вы не вместе? Надо что-то делать!» – Как растрепала она мне душу!

ДОКТОР:– Так почему?

– Цитата: – «… И непонятно, зачем красоту, эту приветливость, эти милые глаз бог даёт слабым, несчастным, бесполезным людям, зачем они так нравятся?… И точно в лесу вдруг запахло вином…» А. П. Чехов «На подводе».

Тогда, после Нового, невстреченного вместе года, Маруся долго мучилась, пока не решилась пойти к однокурснице Лысенковой, которая стала женой его старшего брата.

Выяснилось, что Лёша запил с друзьями, допился до остановки сердца и реанимации, а когда пришёл в себя, женился на очередной «боевой подруге», т. е. ничего плохого не имею в виду, это – женщины – преданные друзья, всё принимающие, всё прощающие, главное – восхищающиеся. С ними живут без любви. Будто это чувство было уже не по силам его душе.

Он ещё один раз появился весной, неожиданно, с красной розой. Нетрезвый.

«Продавец спросил меня: она блондинка? Тогда – красная роза», – сказал Лёша и, взяв за руку, потащил Марусю на диван. Он один спал на этом диване. Он свой выбор сделал. Что ещё? Утром он убежал. Больше не встречались один на один.

Остальное Марусе известно только по слухам.

Пытался поставить спектакль в «Приюте», чтобы сделать декорации, заложил квартиру жены, денег не заработал, спектакль не пошёл, жена переехала в коммунальную квартиру.

Лёша и долю родительской квартиры потерял, остался без прописки в Ленинграде. Его прописала у себя временно Ольга Мурашко. Начал репетировать большую роль, вернувшись в ТЮЗ. Утром выпил кофе, вышел на лестницу покурить, умер мгновенно от обширного кровоизлияния в мозг. Ему, как и Кириллу, не исполнилось сорока семи…

Много лет спустя Маруся пришла на спектакль, в котором блистательно играла Лена, и, посредственно – Алёна. Полагалось зайти за кулисы и поздравить. Марусе обрадовались, наперебой стали показывать фотографии дочерей. Маруся улыбалась, а внутри грохотал гомерический хохот: – не лучший ли из всех драматург – сама жизнь, поставившая её сейчас лицом к лицу с двумя женщинами, занявшими её место, забравшими самое дорогое, родившими вместо неё, гордящимися этим? И только мысль о том, что так, видимо, и было изначально задумано, гасила обиду и успокаивала внутреннюю бурю уже навсегда.

– Не надо ничего говорить… Да, Маруся понимает теперь, что Невидимый Друг – отвёл, что вдвоём погибли бы вместе и раньше, но…

Все эти годы преследует один сон: сквозь толпу безликих чужих Маруся видит единственно родственного, и рвётся к нему, и видит встречный порыв, и вот уже – короткое бестелесное касание, в котором столько приносящей боль нежности, что вся реальная жизнь наутро кажется пустой и бессмысленной. Это – кара…

1996 ГОД

Работаем с Лиан Гийом. Из пьес, предложенных ею, выбрала «Из-за ДА или из-за НЕТ» Натали Саррот.

Поначалу не представляла себе, КАК это сделать. В пьесе – двое мужчин и два эпизода – соседи. Мы – женщины, значит, уходим в маски, в поэтический театр. Про что? Озвученное слово – инструмент убийства, значит, слово нужно материализовать, написать на листке бумаги – наклеить на чёрный экран. Бумага – значит, – корзины для бумаг, где есть слова, а есть чистые листы, поскольку один из персонажей – писатель, не осмеливающийся писать. Корзина, надетая на голову, становится клеткой – тюрьмой. Дальше, по нарастанию – схватка, до полного расставания, из-за ничего…

– Доктор, не стало ли это образом моей жизни? Как Лика? Что это за взаимосвязь – образ, понятный только тебе отражает твоё «Я», или накладывает свою лапу на твою психику и меняет её, меняя заодно и судьбу? Никто не знает, что такое настоящее творчество. Все знают, что такое ремесло, и ремесленников, успешных, обожаемых публикой, очень много. Но – наитие… Когда гениям кто-то диктует: Моцарту, Пушкину, Тесле, Мандельштаму… Нет-нет, я вовсе не ставлю себя в их ряд, но даже человек средних способностей может оказаться под властью сил непонятных, неизведанных… Православным тут всё ясно – Бог и Воля Его… А у меня соседка была, военный учёный, диссертацию защитила по всеобщему информационному полю, в котором каждый шаг любого человека оставляет след. Многого она достигла бы, наверное, но не пускает поле в себя, трагически, на ровном месте погибла её единственная дочь…

Может, и не надо знать, только чувствовать, что не просто так всё… Только большинству теперь не до этого.

Не хочу утверждаться в этом новом мире. Знаете, как ответил Магомаев, когда его уговаривали подлечить сердце? Он посмотрел в окно и сказал: – Там теперь всё чужое!

В апреле – распределение на «Антигону». Роль без слов – жена Креонта – Эвридика.

Маруся позвонила Чхеидзе: – Вы понимаете, что теперь меня будут занимать только в массовке?

Он разозлился, сказал, что придумал потрясающую роль специально, что она ещё поймёт и оценит.

Перед Днём Рождения Маруся чистила селёдку и зачем-то надкусила её голову. Сломала передние пластиковые коронки. Роль без слов потребовала ежедневного присутствия на репетициях. Маруся без передних зубов могла только улыбаться. Она совсем не понимала, за что ей эта пытка: – молча сидеть и смотреть, как репетируют другие. Потом догадалась: Чхеидзе очень внимательно следил за её лицом, на котором никогда нельзя было скрыть ни одной пришедшей в голову мысли. Она была для него – пунктиром, лакмусовой бумажкой, короче, её, как обычно, использовали.

Май 1996

Неожиданно заболел Хайсен. Ему так больно, что он не ходит. Вывожу – проходит несколько метров и ложится. Вчера мне сказали, что, скорее всего, это – рак селезёнки, от которого дети Сен_Себастьяна умирают в 3-6 лет. Успокаиваюсь только когда едем к очередному ветеринару, потом снова плачу. Боюсь остаться одна в этой квартире (А ведь сколько несчастных без жилья маются!), а перед этим ещё – мучения. Которые мы с ним разделим. Так остро чувствую одиночество. Рвутся нити, привязывающие меня к жизни. Всё и все, что я любила, уходят от меня. Цепь потерь – вот моя жизнь. Любовь, профессия… Вчера поймала себя на странном чувстве: подсознательно я всегда знала, что Хайсен – слишком большая для меня роскошь. Когда он шёл рядом – сильный, прекрасный, я смотрела будто о стороны и удивлялась: – неужели это моя собака? Как будто не заслужила, как будто украла счастье общения с ним. Я никогда больше не решусь, да и материально не потяну такую собаку.