Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

За проведенные в заключении месяцы Ежов стал легче переносить многочасовые, проходящие исключительно по ночам, допросы. Перестали раздражать, навевать тоску шероховатые стены, стойкий запах карболки, не гаснущий круглые сутки свет, безвкусная однообразная еда. Вспомнил, что узники царских казематов для сохранения здоровья, крепости духа делали гимнастические упражнения и стал бегать на месте, приседать.

«Не отменено применение к несговорчивым мер физического воздействия. Если начнут истязать, сколько выдержу? После ударов дубинкой, резиновым шлангом, вонзания иголок под ногти, стану калекой, инвалидом, в конце концов испущу дух, причиной смерти объявят порок сердца. Можно ожидать пытку концентрированным раствором соли — заставят насильно выпить и замучает жажда…»

Не знал, сколько времен выделено на раздумья, стал анализировать каждое слово, сказанное Берией, Родосом, Кобуловым и пришел к неутешительному, в сложившейся ситуации единственно возможному решению — сдаться, тем самым получить небольшой срок, уберечь дочь от прозябания в приюте.

«Ничего другого не остается, как согласиться с частью инкриминированного, тем более что следователи не настаивают на признании всех без исключения обвинений. Если такие крепкие орешки, как Бухарин, закаленные в боях, пропахшие порохом командармы во главе с маршалом слезно каялись, били себя в грудь, то и мне не зазорно поступить подобным образом. Правда, обливавших себя грязью на процессах все равно казнили, но времена кардинально изменились, сейчас Сталину уже не к чему проливать кровь недавних его помощников. Попробую поверить Берии, что он не настолько беспринципен, чтобы беззастенчиво лгать мне прямо в лицо. Прав, что надо отступить, иначе получу пожизненное, из Сухановки попаду в край вечной мерзлоты, заболею цингой и сыграю в ящик».

В размышлениях прошли день и ночь. В иное время обрадовало бы, что не выводят из камеры, не слышит угроз, не видит опостылевших рож, но сейчас возникшая в многочасовых допросах пауза насторожила, даже испугала.

«Почему не вызывают? Возникли более важные, безотлагательные дела, стало не до меня? Кобулов убыл в срочную командировку и приказал без него не продолжать следствие? Сталин посчитал, что достаточно поиграл со мной в кошки-мышки, продемонстрировал свое могущество и приказал спустить дело на тормозах, рассыпать обвинения, как карточный домик?..»

На вторые сутки неизвестности впервые после ареста вывели в маленький, огороженный глухими стенами дворик, где надышался свежим воздухом, полюбовался небом за проволочной сеткой. Другой приятной неожиданностью было разрешение пользоваться тюремной библиотекой. Ежов не был книгочеем, изредко листал лишь журналы «Огонек» «Крокодил», в тюрьме же с несвойственной ему жадностью перечитал знакомую по урокам литературы в школе «Капитанскую дочку», взялся было за «Братьев Карамазовых», но осилил лишь пару страниц и понял, что Достоевский не по зубам, слишком сложен. Буквально проглотил романы Жюля Верна, Майн Рида.

Чтение помогло не думать о суде, приговоре. Не отрывался бы от книг круглые сутки, но требовалось соблюдать распорядок дня, в точно назначенное время укладываться на койку.

Тюремная библиотека комплектовалась из книг, конфискованных при обысках. Кроме трудов Ленина, Маркса, Энгельса, сборников статей Сталина имелись собрания сочинений многих русских и зарубежных классиков. Николая Ивановича заинтересовал первый том «Истории Гражданской войны» под редакцией Горького, Кирова и по недосмотру не замазанных на титульном листе тушью фамилий казненных Бубнова, Эйдемана, Крыленко, Пятницкого. Отметил ошибки, неточности, отсутствие упоминаний ряда командующих фронтами, армиями, описаний некоторых битв, в их числе поражений Красной Армии, преувеличение роли Сталина, что не удивило, зная, что вождь приложил руку к каждой странице рукописи, вычеркнул, по его мнению, лишнее, сделал дополнения.

В свое время в наркомате знакомился с делами Бабеля, Киршона, Андрея Веселого, Пильняка, Мандельштама и решил в Сухановке познакомиться с их творчеством, но произведения репрессированных были изъяты из тюремного библиотечного фонда.

Подумал, что это сделано напрасно — в тюрьме книги не оказали бы вредного влияния на арестантов, сочинениям врагов народа самое место за решеткой.

Вспомнил, что в Российской империи некоторые политзэки писали в неволе стихи, даже повести — жена называла несколько фамилий, запомнил лишь Радищева. Захотел сам сочинять — свободного времени предостаточно, имеет богатую событиями биографию, есть о чем поведать, может получиться захватывающая книженция, но вовремя себя одернул.

«Не мое дело водить пером, к тому же многое из пережитого не подлежит разглашению. А рассказ о детстве, юности работе на Путиловском, армейской службе в нестроевой части вряд ли заинтересует. Ко всему прочему пишу с ошибками, с трудом давались даже письма жене. На свободе видный писатель записал бы, обработал мой устный рассказ».

Не взял в руки и «Тихий Дон», который прежде лишь бегло пролистал — не мог забыть неудачу с осуществлением ареста автора романа, отправки певца казачества на Колыму за пусть недоказанную службу у батьки Махно, прославление белых генералов. Шолохова люто возненавидел, включил в число своих личных врагов после получения рапорта о посещении писателя в гостинице собственной женой. Занимаемый автором романа номер прослушивался, была зафиксирована критика перегибов в коллективизации, расказачивании, продразверстки, кровавого подавление Вешенского восстания, насильственного вступления в колхозы, обобществления личного скота, арестов верных советской власти земляков, среди них прототипа главного героя романа Григория Мелихова. Когда доложил Сталину о предосудительных, антисоветских высказываниях певца Дона, надеялся услышать приказ взять вольнодумца за жабры, но услышал диаметрально противоположное:

«Хочешь расправиться с любовником супруги моими руками? Желаешь отомстить за то, что жена предпочла тебе писателя? Что касается недозволенной болтовни, ею страдают многие, червоточину можно отыскать в любом, даже в нас с тобой. Прелюбодействие не подсудно, за него не арестовывают, а дают лишь партвзыскание. Если станем за измену жен мужьям и мужей женам лишать свободы, в тюрьмах окажется половина живущих в стране».

Отказавшись от идеи сочинять, стал продумывать свое выступление на процессе. Составил два варианта: первый в случае получения максимального срока со слезной мольбой о снисхождении и второй после оправдательного вердикта с высказыванием глубочайшей благодарности судьям, вождю.