Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

В последнем абзаце обратился ко всем в Политбюро:

Пошлите на любую, самую маленькую работу, со всей энергией буду трудиться в любом крае, колхозе, на стройке. Умоляю, не лишайте быть активным строителем на любом маленьком участке нашей славной Родины, убедитесь, что через 2–3 года крепко исправлюсь, буду вам полезен.

Непроизвольно повторил фразы из письма Бухарина, пытавшегося перед вынесением приговора вымолить у Сталина прощение, забыл, что вождь не прореагировал на послание. Прочитал написанное, вычеркнул несколько слов и снова обратился к Маленкову:

Дорогой Георгий! Прошу простить. Я хотел делать лучше в пределах своих возможностей.

Расписался и сделал приписку:

Прошу извинить, что пишу не совсем связно в силу своего состояния, из-за слабости света и отсутствия очков.

Отдал письмо охраннику. От сознания хорошо выполненной работы почувствовал удовлетворение.

«Теперь, без всякого сомнения, освободят. Посчитают, что достаточно наказан за попытку претендовать на занятие главного в руководстве страной поста».

На новом допросе поинтересовался ответом на свое послание и услышал:

— Те, к кому обращались, считают ниже своего достоинства вступать в переписку с врагом народа, заговорщиком.

Берия внутренне сжался.

«Знают, что мне известна их подноготная, тщательно скрываемое. Желают заткнуть рот, чтобы не посмел выложить о них правду».

Вновь попытался докричаться до сильных мира сего. В новом письме промолчал о своих заслугах, дружбе с теми, от которых теперь зависела жизнь. Очередное послание стало криком души тонущего, судорожно хватающегося за соломинку, чтобы не пойти ко дну. На этот раз обратился не к кому-либо конкретно, а ко всем в Политбюро.

Со мной хотят расправиться без суда и следствия, умоляю не допустить это, прошу немедленно вмешаться, иначе будет поздно. Настоятельно умоляю назначить самую ответственную, строгую комиссию для тщательного расследования моего дела. Зачем посадили в подвал? Умоляю вмешаться, и убедитесь, что абсолютно чист, честен… Кроме укрепления мощи страны, единства великой партии не имел других мыслей. Свой ЦК и свое Правительство любил, поддерживал. Верю, все обвинения будут сняты. Что за спешка, притом подозрительная? Разве будет плохо, если реабилитируют?

Не терял надежду, что новое письмо приведет к желаемому результату, и не мог знать, что послание не только не поможет обрести свободу, а, наоборот, возмутит членов Политбюро, ЦК. Хрущев предложит, и его единогласно поддержат, больше не давать арестованному бумагу, письменные принадлежности:

«Нечего отнимать у нас время всякими писульками врага».

Лаврентий Павлович успокаивал себя тем, что верные друзья, которые не жалея рук аплодировали ему на собраниях, выбирали на банкетах тамадой, называли великим, восторгались его умом, организаторскими способностями, не бросят в беде, придут на помощь.

«Они многим, если не всем, обязаны мне, особенно Молотов, которому вернул его Полину. На добро ответят добром. Не посмеют недругам расправиться без суда — сейчас не довоенное время».

Следствие шло и в воскресные, и праздничные дни. Были выслушаны свидетели, проведены очные ставки с проходящими по делу министром государственной безопасности Грузии А. Рапавой, его заместителями Г. Церетели, Н. Рухадзе [84] Р у ха д з e H., Кримян, Савицкий, Хазанов, Надирая в сентябре 1955 г. лишены званий, наград, конфисковано принадлежащее им имущество, расстреляны. , генералом армии В. Меркуловым, начальником управления МВД генерал-полковником С. Гоглидзе, первым заместителем Берии генерал-полковником Б. Кобуловым, министром МВД Грузии В. Деканозовым, министром МВД Украины П. Мешиком, начальником следственной части по особо важным делам генерал-лейтенантом Л. Влодзимирским.

Уголовное дело росло, вскоре составило 39 томов и 4 из архива ЦК партии. Вышел указ о порядке и месте проведения процесса, в судебном разбирательстве исключалось: участие у подсудимых адвокатов, обжалование приговора, подача ходатайств о помиловании или снижении наказания. Процедуру Особого судебного присутствия разработали в 1934 г. после убийства Кирова. В составе суда (маршал И. Конев, генерал армии К. Москаленко, представители партии Н. Михайлов, профсоюзов Н. Шверник, М. Кучава, Министерства юстиции К. Лунев, Московского городского суда Л. Громов) лишь двое были профессиональными юристами. Несмотря на то что до ареста все подсудимые имели высокие воинские звания, в члены суда не вошел никто из Военной коллегии.

На полуночные встречи со следственной группой Берия приходил, как на бой. Отмел обвинения в моральном разложении, совращении, изнасиловании женщин, в их числе несовершеннолетних, раздачи любовницам государственных квартир, дач. Заявил, что все названные гражданки, за исключением Дроздовой, были секретными сотрудницами органов. Обладая прекрасно развитой интуицией, хитростью, очарованием, присущими женскому полу, они влезали в доверие к потенциальным врагам, влюбляли их в себя, и те, расслабленные после любовных утех, выбалтывали служебные тайны. Не согласился с обвинением о многолетнем сотрудничестве с зарубежными спецслужбами, получении от них крупных сумм за продажу военных тайн.

— Если бы подобное произошло, мы проиграли бы Отечественную. Имей германский абвер своим агентом меня, члена Госкомитета Обороны, враги с минимальными потерями захватили бы Ленинград с Москвой, Кавказ с лакомой для них нефтью, дошли до Тихого океана. Вынужден напомнить, что руководимые мной разведка и контрразведка предотвратили много вражеских операций, успешно действовали в тылу немцев, проникли в СД, в гестапо, не позволили устранить «Большую тройку» на конференции в Тегеране, своевременно информировали Генштаб о стратегических планах вермахта. Именно чекисты после войны добыли в американской атомной промышленности сведения о производстве бомб. В результате Союз стал обладать сверхмощным оружием. Повторяю: будь Генеральный комиссар внутренних дел, затем маршал, Герой, глава МГБ шпионом, наша страна превратилась бы в колонию Третьего рейха, исчезла со всех карт как самостоятельное государство. Обвинения притянуты за уши. Признаю лишь досадные перегибы в выселении народов Кавказа, подавлении в лагерях бунтов, но на эти акции получал добро вождя. Согласен, что порой был груб, но за вспыльчивость не судят, как и за чрезмерную любовь к прекрасной половине человечества. Обвинения сочинили мои злейшие враги, которых испугала перспектива увидеть меня у штурвала власти.

Подумал, что недругов очень устроила бы его преждевременная смерть, как произошло со Сталиным, не страдавшим гипертонией, атеросклерозом сосудов головного мозга, тем не менее скончавшимся буквально за несколько дней. Сознавал, что если станет грубить, с ним тихо расправятся, задушат во время сна подушкой, в печати сообщат, будто был сердечником, не жильцом на свете, и народ поверит, как слепо верит всему напечатанному в газетах, произнесенному по радио или с трибуны.