Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Дьяков отложил газету.

«Словесная трескотня. Легко наобещать с три короба, куда сложнее выполнить обещанное».

Размышления прервал дежурный:

— Привел.

— Введи, — приказал Дьяков.

Доставленная была настолько напугана, что не могла переступить порог, ноги точно приросли к полу, пришлось дежурному подтолкнуть. Дьяков не спешил начинать допрос, разглядывал молодую женщину с крутыми бедрами, высокой грудью, косой под платком, здоровым румянцем на щеках, игривой ямочкой, чуть прикрывающей колени ситцевой юбке на стройных ногах.

«Кровь с молоком. На лице ни капли косметики. Брови словно две сложившие крылья ласточки. Дрожит как банный лист. Не знает, куда деть привычные к работе руки. Из глубинки, как говорится, от сохи».

Решил проверить свою наблюдательность.

— Казачка?

Молодая женщина кивнула, с трудом выговорила:

— Древнее нашего рода в хуторе не сыскать. Блюдем законы, обычаи предков.

— Родом с Дона?

— Из-под Калача.

— Как попала в Сталинград?

— Мобилизовали рыть траншеи, потом направили на фабрику шить для солдат гимнастерки. Как стали бомбить, хотела вернуться домой, но не имела пропуска…

— Муж в армии? Добровольно пошел служить или по повестке? В каком звании? За близкое родство с врагом рейха тебя положено арестовать.

— Нет мужа, — тихо произнесла казачка. — Была замужней, стала вдовой. Сложил мой Ваня головушку на проклятущей войне. В похоронке не сказано, где погиб, предан земле.

— Дети имеются?

— Не успели завести.

Дьяков задержал взгляд на вырезе в кофточке казачки.

— Хочешь за провинности не быть арестованной, остаться на свободе?

Казачка вновь кивнула.

— Но это надо заслужить, сама понимаешь, как…

Казачка напряглась, до синевы крепко сжала губы.

Дьяков запер дверь. Подумал, что кабинет не самое удобное место для любовных утех, но не вести же молодуху в общежитие. Подошел к съежившейся женщине.

— Сама разденешься или помочь?

Дьяков не мог поверить собственным глазам, настолько удивительным было увиденное. Казалось, спит, стоит проснуться, и все пропадет растает, как дым. Смотрел на полотна и не мог отвести от них взгляда.

— Да это вторая Третьяковская галерея!

Принесший произведения живописи скромно потупил взор.

— Местная картинная галерея была довольно богатой, имелись картины, скульптуры многих известных мастеров как России, так и мира. Экспонатам могли позавидовать Эрмитаж, даже Лувр. Спасти удалось далеко не все, большинство погибло.

— Тут и старые полотна, — заметил Дьяков. — Им сотня лет.

— Больше, некоторые созданы в XVII веке.

— Вы настоящий герой, — похвалил Дьяков. — За спасение шедевров достойны премии, даже ордена.

— Не мог допустить, чтобы безвозвратно потерялись пейзажи, портреты Репина, Сурикова, Айвазовского, Мане, рисунки Леонардо да Винчи.

— Вы искусствовед?

— Нет, заведовал хозяйственной частью.

— Завхоз? — уточнил Дьяков.

Собеседник обиделся:

— В штатном расписании значился заместителем директора.

— Не боялись сгореть, спасая картины?

— Огня не было. Обвалились крыша и две стены, залы засыпали осколки стекол.

— Кто помог вынести?

— Никто. Сотрудников в начале бомбежки как ветром сдуло, спрятались в бомбоубежище.

Дьяков поднял одно полотно, прочел в нижнем правом углу подпись «Вяч Шишков», другая картина хранила имя Васнецова.

«Сколько все это может стоить? Понятно, не в рублях. Коллекционеры с тугими кошельками не пожалеют денег, выложат за подобные сокровища миллионы».

В виде премии выписал завхозу консервы, пакеты сухого молока, яичного порошка, брикеты горохового супа, предложил служить в полиции интендантом. Не откладывая, в тот же день отнес картины в комендатуру, которая поселилась в чудом сохранившемся Доме Советов на площади имени 8-го Марта. Линник воспринял находку спокойно, даже безразлично. Приказал передать уполномоченному по сбору трофеев для отправки в Берлин.

— В столице специалисты определят, что ценное и достойно быть выставлено в музеях фатерланда, а что не стоит ни гроша. Между прочим, в искусстве прекрасно разбирается Герман Геринг, в замке Корин-хал у рейхсминистра чуть ли не все стены увешаны доставленными из оккупированных стран картинами, старинным оружием. Считает себя профессиональным коллекционером, подобная любовь к искусству мне не понятна.

«Типичный солдафон. Профан в искусстве, — оценил коменданта Дьяков. — Ничего не смыслит в живописи, для него имена великих художников, скульпторов — пустой звук».

В отличие от генерала, Мюффке не скрыл охватившую его радость от преподношенного рисунка Леонардо да Винчи. Вцепился в застекленный шедевр, точно его могли отнять, долго всматривался в чуть выцветшие на листе линии.

«Угодил, — обрадовался Дьяков, скрыв от начальника, что не удержался от соблазна, оставил себе небольшого формата картину Пикассо, которого воевавший в республиканской армии Испании однокурсник назвал гением. — А я после продажи Пикассо, безбедно проживу до конца жизни».

Дьяков не узнавал Мюффке. Всегда сдержанный в проявлении чувств, эмоций, флегматичный, больше слушающий собеседника, нежели говоривший, оберштурмбанфюрер с багровым лицом, сжатыми кулаками наступал на начальника полиции.

— Вас мало разжаловать в рядовые, отправить на передовую! Следует сдать в СД, где знают, как поступать с провинившимся! По вашей милости вынужден выслушивать в свой адрес нарекания от командующего! Где были, куда смотрели, когда ясным днем враги безнаказанно совершали теракты — сыпали песок в цистерны с бензином, соляркой, поджигали транспорт, похищали оружие? Что ожидать завтра: взрыв штаба, покушения на Паулюса?

Дьяков стоял не шелохнувшись, вытянув руки по швам, «ел» глазами начальника.

«Ни в коем случае не перечить, не защищаться, иначе он окончательно выйдет из себя. Буду безропотным, набравшим в рот воды. Когда вволю накричится и остынет, осторожно напомню, что в функции полиции не входит охрана складов военной техники, у нее иные обязанности».

Выплеснув накипевшее, Мюффке залпом осушил стакан воды и скривился — вода была теплой.

«Следует покаяться, — решил Дьяков. — Начальство любит кающихся грешников, но язык не поворачивается признать несправедливые обвинения».

— Что намерены предпринять для исправления ошибок, тем самым избавить меня от выслушивания новых нареканий командующего?

Дьяков доложил, что гараж, склады горючего, прочие военные объекты отныне будут взяты под усиленную охрану, увеличится число патрулей, особенно в ночное время, пройдет облава на непрошедших регистрацию, ужесточатся меры к нарушителям порядка, комендантского часа.