Роберто Перроне - Джанлуиджи Буффон. Номер 1 [litres]

Сначала они немного сторонились меня, и я не мог с этим ничего поделать: приехал известный человек, возможно, он пытается откосить от службы в армии и сидит с ними, сжав зубы и отворачивая лицо. Они не знали меня, но, как только мы познакомились, мы подружились.

В этом я ас. В смысле, в завоевании людей. Возможно, потому, что я считаю себя нормальным человеком, таким, как многие, тем, кто иногда совершал ошибки, которые совершают все, и поэтому готов принимать людей вокруг такими, какие они есть. Я никогда не чувствовал себя в чем-то «особенным» или «другим».

В то время я должен был быть на ногах уже в восемь, преодолевая свои обычные трудности пробуждения. Я был в центре с девяти до тринадцати. Мне дали место в мастерской по отделке дерева. Я строгал, пилил, разговаривал с ребятами. Закончив работу, мы вместе обедали, играли в карты (да, не без этого). Вечером я возвращался к своей обычной жизни футболиста и продолжал тренироваться с «Пармой».

Когда Пьеро умер, я был в «Юве» и попросил у Липпи разрешения съездить на похороны. Он отпустил меня.

И сейчас, пока Рино продолжает орать, я думаю о том, как много дал мне Пьеро. Очень много. Он научил меня тому, что одним простым шагом ты можешь помочь множеству людей и что истинное счастье – в том, чтобы делать счастливыми других.

Полночь уже позади, значит, уже сегодня мы можем сделать счастливыми шестьдесят миллионов человек. Мы сегодня вечером – в Берлине, на олимпийском стадионе, на котором Джесси Оуэнс удивил мир, и мы играем в финале с Францией.

Это мой второй чемпионат мира в основном составе. О первом, который проходил в Корее и Японии, у меня нет хороших воспоминаний. Будем честны: это было огромное разочарование. После того как я находился в резерве в 1998 году, мне необходимо было научиться контролировать стресс, не давать тревоге парализовать себя. Никогда больше я не испытывал таких выбросов адреналина, разве что в полуфинале против немцев и сейчас, когда мы собираемся играть в финале с Францией.

Я много помню о последнем чемпионате мира. Среди моих воспоминаний – красная стена, возникшая на стадионе в тот вечер, когда мы играли с Южной Кореей. Я помню Мальдини, который не попадает по мячу, и гол Ана, который выбивает нас. Хотите правду? Я не считаю, что в футболе существует более жестокое правило, чем правило «золотого гола». Я помню некоторые глупости Морено, но я никогда не привязывался к карточкам арбитров. Я пересматривал матчи: Эквадор, Хорватия, Мексика, Корея. Мы неплохо играли. Нам просто было нужно чуть больше удачи.

Возможно, мы не смогли стать единым целым на поле. Мы достаточно легко относились к игре как на чемпионате мира в 2002-м, так и на чемпионате Европы в Португалии. Это не сильно отличается от нашего немецкого опыта, но здесь, на поле, мы не развлекались. Многие из нас были очень молоды и пока еще не осознавали, почему мы сейчас здесь, в этой берлинской гостинице, где Гаттузо не переставал орать в соседней комнате.

Мы могли сделать и больше – у игроков тоже есть свои промахи. Мы могли вызвать меньше критики, но сейчас у нас есть возможность все исправить. Если о чемпионате мира – 2002 я помню хоть что-то, кроме разочарования, то чемпионат Европы не оставил о себе никаких хороших воспоминаний в газетах. Там было напряжение, искры, постоянные столкновения, я сам чувствовал в себе желание создавать конфликты в команде.

Проблемы национальной сборной, по-моему, в том, что каждые два года на соревнованиях меняется все, в том числе и тренеры. Это для меня очень тяжело, потому что для игры на максимуме возможностей необходимо все время поддерживать диалог. В любом случае не должно меняться чувство принадлежности к команде, которое ведет тебя на поле. С чемпионата Европы мы ушли непобежденными, хоть и пропустили тот удивительный гол от Ибрагимовича – пяткой. Он был молодцом – не только по игре, но и потому, что увидел, как я пытаюсь отбить кулаком, и оказался прямо передо мной, настоящий нападающий, видящий пространство.

После провала на Евро Трапаттони ушел. Трап, если посмотреть на его результаты, отличный техник, но с национальной сборной ему не удалось создать единое целое.

Команду. С большой буквы «К». Вот она, здесь, рассыпанная по комнатам гостиницы. Возможно, они разговаривают, возможно, если Гаттузо прекратит вопить (а теперь он орет уже невозможные вещи, которые я не смогу повторить), я услышу и их.

Этот Кубок мира был невероятным путешествием, уникальным опытом. Такое бывает раз в жизни. Если выиграешь еще раз, это будет уже не так, я уверен.

Я мечтатель и с детства мечтал сыграть в финале чемпионата мира. И вот я в финале. Но я запомню не саму возможность победы, а это ощущение плеча, те чувства, которые мы испытывали. Спортивный результат, я надеюсь, мы можем повторить, а эту магию – нет.

Мы не сможем забыть эти партии в бильярд и в пинг-понг, тот угол, где мы играли и где я и Бароне бились до последней капли крови. Он был очень силен, всегда меня побеждал, и меня это страшно раздражало. Однажды вечером я получил по ребру и больше там не появлялся. От злости я пнул стеклянную витрину, и она разлетелась на осколки. Я рисковал серьезно повредить себе ногу и так и стоял перед этими осколками стекла, когда рядом со мной материализовался Липпи, смотревший на меня с недвусмысленным выражением лица, которое всем своим видом говорило о том, какой я псих.

Он ничего мне не сказал. В конце концов именно он, когда мы отдыхали после четвертьфинала с Украиной, прыгнул в озеро с гусями, не снимая одежды.

Утром того дня, когда был финал, я встретил Гаттузо.

– Рино, ты спал? – спросил я.

– Крутился в постели.

Рино самый веселый из всех. Мы соседи по комнате и сидим вместе в автобусе. Я наизусть помню его молитву перед финалом. Он посмотрел вверх, на небо, и сказал: «Прошу тебя, я больше никогда ничего не попрошу. Дай мне эту радость. Я хороший мальчик. Я не заслужил такого разочарования». В команде я связан с вездесущим Бароне, Якинтой, Матерацци и моим Канной.

Я хочу сказать важную вещь. Мне кажется, стоит гордиться чувствами дружбы, уважения, которое испытываешь к другому человеку. Но извлечение выгоды под видом чувства солидарности – это не те чувства, которыми стоит хвастаться. По-моему, для богатого человека, имеющего много, живущего полной жизнью, быть щедрым, делать «добрые дела» – это не что-то из ряда вон выходящее или экстраординарное. Это норма, которую необходимо считать моральным долгом.

Чтобы вы поняли, что для меня значит дружба, я хочу рассказать эпизод, который касается меня и Фабио, моего Канны. После Мундиаля мы с ним были в списке на «Золотой мяч». В прессе была кампания в мою пользу, каждый день какой-нибудь журналист говорил мне, что я его заслуживаю и могу его получить. И я стал мечтать. Нет, даже больше. Это как блюдо – ты еще не начал его есть, но тебе его поставили перед глазами, и потекли слюнки. Но его получил Канна. И он сам сказал мне об этом. Мы были в Бергамо на товарищеском матче национальной сборной и шутили между собой об этом. И в определенный момент мне постучали в дверь комнаты, и я увидел его. Он сказал: