Йозеф Рыбак - «Иду на красный свет!»

Старой жизни пришел конец, и с ней уходило в прошлое наше наивное, милое детство. Мы становились другими, быстрее взрослели, словно наше время бежало в темпе стремительных кадров. Мы начинали понимать, что перестаем быть детьми, что во многом становимся похожими на взрослых, которые мчались куда-то сломя голову, исчезали бог весть где, и никакая сила не способна была их остановить.

Я вспоминаю то воскресное утро, когда матушка раньше обычного разбудила нас. Отец, уже одетый, стоял возле наших постелей. Он хотел попрощаться с нами на тот случай, если ему уже не удастся отлучиться из казарм. Уезжал он в понедельник. Это последнее воскресенье пролетело так быстро, что мы даже не заметили его. А вот понедельник навсегда запомнился нам. Я помню его во всех подробностях, как будто все происходило только вчера.

Ополченцы шестьдесят девятого полевого полка, размещенные в здании реального училища, были готовы к отправке с самого раннего утра. Одни, задумчиво погруженные в себя, ходили по двору, другие взволнованно переговаривались. Офицеры стояли у ворот в ожидании распоряжений. Потом пришел командир батальона, высокий, стройный, хорошо сложенный подпоручик запаса, и объявил сбор. Унтер-офицеры проверили состояние маршевых рот, командир обратился к солдатам с короткой и сухой напутственной речью. Батальон в полной боевой готовности должен выступить в два часа дня, никто не имеет права отлучиться, все остаются в училище до отправки на вокзал.

Большинство солдат было из Писека, остальные — из прилегавших деревень и местечек. К ним пришли проститься родные. Спозаранку начали они собираться в аллее перед зданием реального училища и ждали, когда наконец солдатам разрешат выйти. Время шло, а ворота не открывали. Терпение собравшихся понемногу иссякало. Они топтались на месте, вопросительно переглядывались и сдержанно переговаривались. Вдруг разнеслась весть, что солдатам запретили попрощаться с родными и семьями и они останутся в помещении училища до самой отправки на вокзал.

Это известие вызвало всеобщее беспокойство. По толпе пробежал ропот. Возникло тягостное, недоброе напряжение. Люди начали волноваться. Жены солдат, разгневанные и возмущенные, начали собираться группами, толпа угрожающе двинулась к воротам и приблизилась к ним вплотную.

— Их там заперли, — раздавались возбужденные голоса. — Даже проститься не дают!

— Стучите в ворота, может, откроют!

Кто-то и вправду начал колотить в ворота. И когда это не дало никаких результатов, другие тоже начали стучать, пока из окон третьего этажа не выглянуло несколько новобранцев.

— Что случилось? — кричали им люди снизу.

— Почему не выходите?

— Нельзя, — раздавалось в ответ. — У нас строгий приказ.

— Как это? Кто приказал?

— Чего вы у нас спрашиваете?

— Позовите мужа, — обратилась какая-то женщина к солдату, показавшемуся в окне.

— Кого, мать? Здесь их много. Или тебе все равно кого? — не к месту попытался пошутить солдат.

Женщина назвала фамилию и добавила:

— Он во второй роте. Скажите, что я здесь и жду его.

— Передайте всем, что мы пришли.

— Ждем!

— И дети с нами!

— Хотим проститься!

Во всех окнах появились лица солдат. Кое-кто уже успел разглядеть внизу своих жен. Солдаты кричали и махали им руками.

— Эй, женушка! Я здесь!

— Смотри, смотри, вон в том окне отец, — поднимали детей женщины, показывая им, куда надо смотреть.

Мало-помалу в разговор с солдатами, которые теснились в оконных проемах, втянулись все. Женщины звали мужей спуститься вниз, к воротам, кричали, чтобы они не позволяли так обращаться с собой в последние минуты, когда еще можно побыть с близкими.

Мы тоже стояли в толпе, сгрудившись вокруг матери, которая держала на руках самого младшего — брата Яроушека. Ему не было и трех лет. И другие женщины пришли с детьми. Мы увидели в окне отца и начали махать ему. Отец что-то показывал рукой, кажется, хотел сказать, что попытается спуститься вниз к воротам, попрощаться.

Я не знаю, что происходило в самом здании и во дворе училища, а на улице люди волновались и шумели все больше и больше. Гнев нарастал. Послышались первые злые выкрики:

— Верните нам мужей! Отправляйтесь на войну сами!

С уст людей срывались ругательства и угрозы. Встревоженная толпа все больше распалялась. Внезапно появился отряд жандармов. Со штыками наперевес они выстроились перед воротами. Раздался приказ:

— Разойдись! Именем закона!

— Сами убирайтесь! — гневно кричали женщины.

— Вас сюда не звали!

— Делать вам нечего! Бездельники! Вот вам-то уж давно пора на фронт!

Некоторые из жандармов, пришедшие в ярость от издевок толпы, начали грубо теснить стоявших ближе к воротам, довольно решительно сталкивая их с тротуара. Правда, и среди жандармов нашелся один, который, видно, сочувствовал собравшимся и пытался уговорить людей мирно разойтись. Но никто не тронулся с места. Остановились и те, кто было попятился. За ними стояла плотная, непроницаемая стена тел, которая отрезала путь к отступлению.

— Опомнитесь, солдатки! — кричали жандармы. — Поймите же наконец! Разойдитесь подобру-поздорову.

Но выкрики тонули в общем шуме.

— Вы чего толкаетесь? — выходили из себя женщины.

— А вы что себе позволяете?

Начальник жандармов вытащил из ножен саблю и встал во главе отряда.

— Разойдитесь по-хорошему! — орал он хриплым, пропитым голосом. — А то придется действовать по-другому!

— Избивать будете?

— Именем закона!

— Они хотят стрелять в нас! — пронеслось в толпе.

— Стрелять? Да ведь мы просто хотим проститься со своими мужьями!

— Ну и стреляйте! И в детей тоже!

Шум усилился, дети начали плакать, толпа снова заволновалась, и вдруг все увидели, что ворота открываются. Показались первые солдаты. Ожидавшие точно застыли, стихли, потом толпа облегченно вздохнула. А когда появились и другие новобранцы, в толпе грянуло «ура!». Теперь уже весь батальон хлынул за ворота, подобно неудержимому и грозному потоку, который невозможно остановить никакими силами. Все смешалось: жандармы, женщины, дети, солдаты и те, кто просто пришел поглазеть.

Прошло немало времени, пока отец разыскал нас.

— Пойдем домой, — сказал он, и у нас сразу пропал всякий интерес к тому, что происходило около училища. Мы поспешили домой, боясь, как бы не пришлось вернуться, как бы снова не нагрянули жандармы.

Дома матушка хотела приготовить чай, но отец чувствовал себя словно на иголках. Он не находил себе места, то вставал, то садился, посматривал на часы, нервно шагал по комнате. Мысли его были где-то совсем далеко. Вдруг он поднялся, схватил шинель и сказал:

— Надо посмотреть, что там творится! Есть я не буду, мне ничего не готовьте.